незамедлительный ответ.
Как только она сказала последнее слово, на экран хлынула белая завеса, складчатым водопадом накрывая и лицо Дар, и лица двух дипломатов с их окружением.
Так же неожиданно, как и возник, водопад белого света исчез, на экране появилось лицо мужчины, очевидно, поселенца Нимбуса. В нем чувствовалась сила, уверенность в себе – признаки бесспорного лидера. И этот лидер был вулканцем.
Вулканец на Нимбусе? Вулканец в роли предводителя бывших преступников, а нынешних террористов? Вулканец – отступник? Вулканец – изменник?
Джим чуть не подскочил в своем кресле и бросил быстрый, тревожный взгляд на Маккоя и Спока. Оба они стояли немыми, недвижными истуканами. А вулканец заговорил:
– Я глубоко сожалею, что вынужден пойти на такой отчаянный шаг, но таково время и таковы обстоятельства.
Голос его звучал и тревожно, и успокаивающе, с такой убедительностью, что хотелось верить каждому его слову.
– У меня нет желания хоть как-то навредить этим невинным людям, но не испытывайте мое терпение – поймите, что у меня нет выхода. И я заклинаю вас не ради себя, а ради тех, кто представляет всех вас на Нимбусе, ответить нам в течение двадцати четырех стандартных часов.
Передача резко оборвалась.
С какой-то особой решимостью Спок прошагал к передатчику Ухуры, отмотал запись и остановил ее на изображении предводителя террористов.
– Что такое, Спок? – спросил Кирк и направился вслед за ним, – вы выглядите так, словно увидели призрак.
Спок не отрывал глаз от экрана.
Таким взволнованным его никто еще не видел.
– Капитан, – Спок, наконец, оторвался от экрана и ответил на вопрос Джима, – вероятно, вы правы. Позвольте мне покинуть мостик.
– Позволяю, – сказал Кирк, – но что…
Вулканец молча пошел на выход. Маккой с изумлением смотрел ему вслед:
– Что за дьявол вселился в него?
Глава 7
На палубе носовой обзорной рубки, около древнего корабельного штурвала, стоял Спок и смотрел вдаль – на немигающие, всегда далекие звезды. Рубка была пустой, тихой, тускло освещенной, здесь и нашел уединенное место Спок, чтобы побыть одному, попытаться разобраться и в себе самом, и в перепутанном клубке воспоминаний.
Распутывать пришлось и узлы, и обрывы, что-то отбрасывать, что-то соединять – занятие не из легких, может быть, безнадежное, никому не нужное занятие.
Начинать приходилось с того, что образ на экране оказался не совсем ясным, и первое, что приходило в голову Спока и больше всего его устраивало, была мысль: «Я ошибся… прошло столько лет. Моя память после смерти и ритуала „Фал тор пан“ повреждена и ненадежна, как этот деревянный штурвал, годный лишь на украшение.»
Рука его рассеянно гладила деревянное колесо штурвала. После многих лет тяжелой морской службы и пяти веков службы в качестве сувенира поверхность его была в сплошных рубцах от прошлых ран, так и не скрытых многими слоями защитной краски.
«Как и моя память», – подумал Спок.
А совсем недавно и ему, и другим казалось, что у Спока все в порядке с памятью. События его прошлой жизни были такими бурными, что даже смерть не смогла стереть в его памяти следы тех событий. Подобно морским волнам, события набегали одно на другое в строгой последовательности, создавая четкую картину бушующего или спокойного моря. Так было до того мгновения, когда Спок увидел на экране лицо предводителя террористов.
Одно мгновение раздробило его память на многие бесформенные осколки, которые нельзя было собрать, подобрать друг к другу и склеить. А сам Спок разделился надвое.
Один Спок, с ясным сознанием и четкой памятью, жил сиюминутными заботами со своими друзьями, среди привычной обстановки, все больше и больше вникая в суть этой жизни.
Другой Спок мучительно искал ответа на какие-то смутные вопросы, задаваемые им самому себе, перед его глазами проносились смутные образы людей, событий, не связанных друг с другом ни причиной, ни следствием. Но первый Спок с удивлением обнаружил, что второй Спок и думает, и пытается говорить с окружавшими его людьми не на языке, ставшем для него почти родным, а на языке Вулкана – изощреннейшем языке логических символов, для которых нет эквивалента у других народов.
Это состояние было и мучительным своей непонятностью, и тревожным своей непредсказуемостью, и оказалось связано с лицом террориста.
Это лицо раздваивалось так же, как и сознание Спока. Одно лицо диктовало с экрана свои требования к Федерации, другое говорило Споку непонятные слова и было удивительно похожим на лицо самого Спока – молодого, не сегодняшнего и не вчерашнего.
«Я найду Ша Ка Ри», – говорило молодой лицо. И вслед за прозвучавшим из потаенных глубин памяти голосом, Спок увидел картину, заслонившую перед ним картину звездного неба: юноша поворачивается, чтобы уйти навсегда.
Спок закрывает глаза, но этот образ не исчезает, а становится еще ярче, ясней, и все существо Спока наполняется глубокой печалью. И он уже не может разобраться, какая из его половин погружается в неизъяснимую муку печали, а какая мучается сомнением, спрашивая неведомо кого: «Прошло тридцать лет, как ты можешь помнить это лицо, этот голос?»
За его спиной послышался звук открываемой двери. Спок инстинктивно распрямился, отошел от штурвала, спокойно скрестив руки на груди. Этот жест у землян, кажется, означает и глубокую задумчивость, и нежелание пускать других в свой внутренний мир. Правда, Маккой гораздо охотней учил его другому состоянию, у которого нет соответствующего жеста, и которое объясняется словами «не разговаривать с самим собой слишком серьезно». И небезуспешно учил – Спок теперь мог понимать юмор своих друзей и не обижался на их шутки. Но делиться с ними своей болью, нагружать их чужой болью он не хотел.
Он слышал за своей спиной шаги. Они приближались, приближались и затихли очень близко от него. Ему не надо было оборачиваться, чтобы убедиться, кому принадлежат шаги, – Джеймс Кирк и Леонард Маккой пришли для серьезного разговора. Он ждал этого разговора и боялся его.
– Спок, – начал Кирк, – что случилось? Вы знаете этого вулканца? Что вы о нем знаете?
«Да», – чуть было не сказал Спок, но сомнение остановило его:
– Я не уверен. Изображение на экране было не совсем чистым.
– Но он показался вам знакомым? – настаивал Кирк.
Спок шумно выдохнул, готовый к капитуляции. Он уже знал, что еще до того, как закончится акция на Нимбусе, ему придется рассказать о себе и о своем прошлом намного больше, чем ему хотелось бы.
Но сейчас он говорил только то, что могло удовлетворить Кирка:
– Он напоминает мне одного человека… которого я знал в юности.
– А почему я его не знаю? – поинтересовался Маккой.
– Я не часто думаю о прошлом, – просто ответил Спок, – и не рассказывал вам о нем. – Спок отклонил попытку Маккоя пошутить, тонким юмором сгладить остроту неприятных ощущений. Когда-нибудь Спок тоже научится пользоваться этим оружием против стрессовых потрясений, но сейчас ему было не до шуток.
Капитана тоже не занимал юмор, поэтому он строго спросил:
– Спок, скажите честно, кто он?
«Тот, кто был когда-то мне ближе, чем вы, – должен был бы сказать Спок. – Тот, кого последние тридцать лет я считал мертвым. Тот, чье имя мне запрещено было даже произносить не только среди чужих людей, но и в кругу своей семьи.»
Но вместо этого он сказал:
– Это был молодой студент, исключительно одаренный, обладавший большим умом. Предполагалось, что
