ему о чем-то, что он как будто уже пережил когда-то и хотел забыть. Девчонка еле стояла на ногах, и он, поддерживая ее, повел в каюту, про себя злорадствуя: куда же подевался весь ее апломб.
Уложив ее в постель, он налил воды из термоса, оказавшегося на своем месте, поднес чашку к ее губам, очаровательным, несмотря на гримасу страдания. Девушка с жадностью выпила воду и уставилась на него мокрыми от слез глазами, а он отметил, как быстро подействовала на нее обыкновенная вода.
– Да я пошутила! Как вы могли такое подумать?
– Ничего я не думал, – сказал он и встал.
– Постойте! – поймала она его за руку. – Не оставляйте меня одну. Я прошу вас!
– Ну что? Может, начнем наконец переговоры?
– Откуда я знала, что вы такой трусливый! – продолжала она. – А я чуть-чуть артистка.
Он высвободил свою руку.
– Не обращайте внимания на то, что я говорю, подождите! – вскочила девушка. – Я в таком смятении!
Сядьте рядом, прошу вас!
Он сел, теперь не так близко, однако она все же дотянулась до его руки, прижала ее к своей груди и только после этого снова улеглась.
– Скажите, что простили меня.
– Хорошо, простил.
– Не так, искренно! И погладьте меня! Погладьте, иначе я не перестану плакать. – Она прижалась щекой к его руке.
– У вас такие претензии…
Его одолевало желание прикоснуться к ее гладкой прохладной коже, но смущали глаза девушки. У нее были глаза того же цвета, что и камень на перстне жены – круглый, очень темный аметист. Он купил этот перстень в годовщину их свадьбы, так как тот понравился ему странным отблеском – в коричнево- фиолетовой глубине кристалла, казалось, тлело страдание. Однако он, пожалуй, где-то встречал такие глаза, и не так давно.
– Вы правы, я очень испорченная! – сказала девушка, и страдальческий блеск аметистовых «ирисов» заволокло брильянтами слез.
– Прямо-таки уж и испорченная! – возразил он, хотя был склонен поверить ей, ибо ему чудилось, как будто он когда-то страдал из-за женщины, похожей на эту. – Вы позволите мне кое-что записать? Из каюты я никуда не уйду.
Она все еще прижималась щекой к его руке, и ему было неловко встать, не спросившись.
– А что вы будете записывать?
– Надо описать свое падение. Не из-за вас, не бойтесь! Это было особое падение, и оно, скорее всего, подтверждает наблюдения, описанные ранее.
– Значит, вы верите этим запискам, да? – испуганно отпрянула от него девушка. – Но тогда и все остальное в бортовом дневнике – тоже правда!
Он поспешно поднялся, испытывая чувство облегчения от возвращенной ему свободы.
– Не знаю. Знаю только, что как добросовестный ученый… я должен все записать… Хотите, я сварю кофе, я видел там, в шкафу. А если вы голодны, то там есть всякая всячина.
– Нет-нет, вдруг все это отравлено?
– Кому это надо, травить нас?
– А может, что и похуже. Ведь мы оба как одурманенные, ничего не помним. Или вы считаете: все, что написано там о времени, верно?
Ему показалось, что она знает больше, чем он. Это вселяло тревогу, и он спросил:
– Вы когда-нибудь употребляли наркотики?
Девушка обиженно посмотрела на него, но промолчала.
– Недавно вы с таким знанием дела обнюхивали чашки… Не скрывайте от меня ничего, слышите? Надо разобраться во всех этих чудесах.
– Было один раз – призналась девушка после небольшой заминки. – Любопытства ради.
– Опасное любопытство.
– Знаю. Но я была в отчаянии.
– Из-за чего?
– Вас это не касается.
– Меня все касается, девочка, – произнес он назидательным тоном. – А вас касается все то, что касается меня.
– Уж не хотите ли вы этим сказать, что я напоила вас и выкрала? – возмутилась она с такой откровенной наивностью, что он не смог отказать себе в удовольствии подшутить над ней:
– Вот именно! И именно вы надругались надо мной, а не я над вами!
Выражение страдания исчезло, глаза заискрились янтарным светом:
