Они и в самом деле прибыли.
И это, возможно, было первое в жизни молодого инженера трагическое прозрение: даже если в твоем распоряжении машина времени, времени на любовь всегда не хватает.
На лабораторно-белой стартовой площадке маячила одинокая фигура профессора с кафедры полетов во времени. Узкий, дважды перехваченный поясом хитон не позволял выпрыгнуть из высокого люка, поэтому, чтобы спуститься. Циане пришлось проделать сложное гимнастическое упражнение. Ее голые ноги обнажились до самых бедер, что, кажется, окончательно взбесило профессора. Вероятно, ему осточертело возиться с этой дипломницей. Он раскрыл было рот, чтобы по обыкновению встретить ее руганью, но Циана испуганно пискнула:
— Видно было, что я без штанов? — и кокетливо оправила на себе дорогой хитон.
Картина была впечатляющая: хорошенькая афинская гетера на фоне блестящей темпоральной машины. Может, поэтому профессор несколько раз ошарашенно мигнул, прежде чем открыть рот, но бывшая его студентка снова не дала ему сказать ни слова:
— А вы, наверное, тоже не знаете — почему? Ну да, ведь вы тоже не историк. — Она изящно семенила ему навстречу, возбужденная от переполнявших ее впечатлений, счастливая своим приключением. — Эта часть дамского туалета придумана христианскими мракобесами. Когда-то существовали публичные казни: пятьдесят палок, сто палок по голому телу. Так же наказывали и женщин, пока не вмешалась церковь. Было замечено, что публика, особенно попы, проявляет нездоровый интерес. И вот церковники приказали надевать на женщин штаны, прежде чем приводить наказание в исполнение. А женщины, тоже, вероятно, не случайно, обратили это в моду, потому что никогда не знали, бедняжки, когда и для чего им будут задирать юбку…
— Тебе и двести палок по голой заднице будет мало, — взревел, вконец потеряв терпение, профессор. — В дезинфектор, живо!
— Но я прошу вас, не будьте, как великий инквизитор! — очаровательно замигала гетера крашенными хной ресницами. — Хаире, Александр! — помахала она рукой молодому инженеру, стоявшему с сокрушенным видом возле машины. Это древнегреческое приветствие и спустя столько веков переводилось на болгарский приблизительно как «Радуйся!» или «Будь здоров и весел!», но Циана тут же как обычно перемешала языки и эпохи: — Хаире, Александр, моритури те салутант! — закончила она выражением, которым идущие на смерть гладиаторы приветствовали римского императора.
Инженер, не знавший древних языков, потом долго, мучительно страдал не только оттого, что больше не видел своей возлюбленной, но и потому, что не понял, что она сказала ему на прощанье.
Досадные процедуры в дезинфекционном отделении приходилось терпеть каждому возвратившемуся из полета хрононавту. С машиной было проще — ее загоняли в камеру и на несколько часов обволакивали облаком какого-то газа, в то время как для ее пассажиров это облако означало завершение процедуры. Сначала они глотали разные шланги, чтобы очистить внутренности от всего, что они ели во время пребывания в чужих эпохах. Затем их окунали во всякие вонючие растворы, и только потом они принимали обыкновенный ароматизированный душ и продолжительную воздушную ванну с аэрозольными препаратами, проникающими в самые глубинные альвеолы их легких, чтобы убить любой загнездившийся там вирус.
Зная взбалмошный характер бывшей студентки, профессор несколько раз заглядывал в дезинфектор, чтобы проверить, насколько добросовестно она выполняет предписанные процедуры, пока Циана, раздраженная процедурами, не крикнула:
— Вы как те сладострастные старцы, что подглядывали за купающейся Сусанной!
Профессор не знал, с какой Сусанной сравнила себя его дипломница, — он был специалистом по техническому обеспечению полетов, а не по историческим программам. Однако сравнение здорово задело его, и он почувствовал себя оскорбленным.
— Не задерживайся, комиссия давно ждет!
— Значит, ареопаг все еще заседает, а? Может, лучше завтра, а то сегодня я очень устала!
— Нельзя. Члены комиссии очень спешат. И обдумай хорошенько, что ты им скажешь, потому что они прямо из себя выходят! — крикнул ей профессор, дожидавшийся ее за тонкой стеной камеры.
— Но здесь нет моей одежды. Все в подготовительном отделении.
— Возьми один из халатов и давай побыстрее! — рявкнул от досады и обиды за сравнение со сладострастными старцами профессор.
Потом, когда подвижный тротуар переносил их по бесконечным институтским коридорам к одному из залов для семинаров, он почти с отцовским огорчением сказал ей:
— Циана, раньше я из педагогических соображений умалчивал, что ты не подходишь для таких полетов, и в своих отзывах был к тебе слишком снисходителен, но всему есть предел, так что больше не рассчитывай на мою поддержку.
— Извините за неприятности, которые я вам причинила, — сказала она, пав духом, потому что шланги уже выкачали из нее коринфское вино все до последней капельки.
Он поглядел на ее лицо, разрумянившееся от бани, и невольно, без всякого сладострастия, заглянул ей в вырез халата.
— Ох, и сам не знаю, отчего ты мне так симпатична, Хронос бы тебя проглотил! Потом загляни ко мне в кабинет, у меня к тебе есть одно предложение. Ну ладно, ни пуха тебе, как говорили в двадцатом веке. — И он подтолкнул ее к двери, за которой заседала комиссия.
Вздрогнув, словно от далекого воспоминания, Циана обернулась к нему:
— А вы там были?
Этот первый из запрещенных для посещения веков остался в ней как мечта, как далекое, смутно уловимое переживание.
— Я везде побывал! Ну ладно, жду тебя! — ответил профессор с ленты транспортера, быстро удаляясь.
Но ей было уже не до него. За дверью ее ждал во всей своей строгости двадцать четвертый век.
В зале семинаров заседали не достолепные мудрецы ареопага, оказаться перед которыми она мечтала. Классическим полукругом сидели сравнительно молодые мужчины и женщины, и Циана хорошо знала этих неумолимых правдолюбцев, знала, что рассчитывать на снисхождение не ст?ит.
— Коллега, — строго встретил ее на пороге профессор эллинской истории, которому она в свое время успешно сдала экзамен. Он руководил и ходом подготовки ее визита к Праксителю. — Вам не кажется, что у вас несколько неподходящий вид?
— Мне велели прийти немедленно, а вся моя одежда осталась в подготовительном отделении дезинфектора, если нужно, я быстро…
— Ладно, садитесь! — приказал он, и Циана сообразила, что комиссия спешит, чтобы не допустить ее контактов с другими людьми.
Теперь она увидела и стул, стоящий — словно для подсудимого — посреди зала. В ней сразу поднялась волна протеста, и под обстрелом дюжины пар впившихся в нее глаз она села на стул с выражением дерзкого достоинства.
— Рассказывайте все по порядку, со всеми подробностями — с самой первой минуты!
— Если хотите знать, то все вовсе не так, как вы объясняете на лекциях! — выпалила Циана.
Комиссия, отгородившаяся от нее своими справочными компьютерами, обеспокоенно задвигалась.
— Хорошо, мы слушаем вас! — снисходительным тоном сказал профессор по эллинской истории, очевидно, руководивший заседанием.
— Что вы нам говорили? — вскипела девушка. — Что гетеры были самыми уважаемыми женщинами, подругами мудрецов и бог знает что еще, а меня еще, как говорится, с порога обозвали потаскухой. Очень обидное слово, если хотите знать! Вот к чему привела ваша строго научная подготовка…
— Циана! — одернул ее профессор, — выводы потом! И не забывайте, что вы находитесь на заседании ученого совета.
Это вконец разозлило девушку, и она с излишним натурализмом описала свое пребывание в доме Праксителя под видом гетеры. Однако ее рассказ не встретил ни удивления, ни сколько-нибудь значительного интереса со стороны членов безжалостного ученого ареопага. И разобиженная студентка
