Аоки было к кому и зачем возвращаться.
Пожилая женщина в темной крестьянской одежде набирала воду. По щеке катилась слеза.
— Как внучка? — окликнули сзади. Другая женщина смотрела сочувственно и со страхом. Первая не ответила, подхватила сосуд и сгорбившись побрела к дому.
— Урожай в этом году еще лучше, чем в прошлом, а люди мрут, — говорили вполголоса в доме деревенского старосты.
— Как он снизил налог и позволил пустые земли брать, все расти лучше стало…
— Из соседней провинции, почитай, сотня семей пришла — а он всех принимает.
— Еще бы… Засеянные поля — округам выгода.
— А что дети умирают — тоже выгода? — со злостью стукнул чашкой об стол один из зажиточных крестьян. — Да пропади он пропадом, этот достаток! Моему всего девять было!
— А Сотэ — красавица, бедняжка. Летом собирались свадьбу сыграть…
Человек, коренастый, плечистый, поднялся, опираясь о столешницу.
— Да что мы молчим все, словно мыши полевые по норкам забились! Не я один эту птицу видел!
— Опомнись, — пытался угомонить его староста, опасливо косясь по сторонам. — Черный дрозд — эко диво! В наших краях встречаются.
— И что, все возле окон летают?! С тех пор, как он… — тут и разошедшийся крестьянин невольно голос понизил, почти шепотом довершил: — Дорого нам урожай обходится!
— Что случилось? — Йири поднял глаза на помощника. Тот выглядел встревоженным и раздосадованным, неровными шагами на месте кружил, не решаясь приступить к делу. — Говорите же.
— Слухам крылья не обрежешь, — произнес Йири, выслушав. — Я давно знаю, как меня называют. И что же?
— Но крестьяне чуть не убили ваших чиновников. В трех деревнях посмели произносить такое, что их мало сравнять с землей.
— Я могу это сделать, — соединил ладони и замер. — Это легко.
Аоно поспешно кивнул:
— И послужит другим уроком и предостережением…
— Погодите. Эти деревни платили неплохой налог, так?
— Пару лет там был хороший урожай. Вы и в самом деле знаете землю. Но они — не единственные. Если не станет тех деревень, ничего всерьез не изменится…
— Я предпочитаю, чтобы в мои округа люди приходили, а не бежали отсюда. Я отдал им пустующие земли, и теперь там поля. Что же, сделать поля — пепелищем?
— Можно и без огня обойтись, Высокий.
— А потом на место, где умирали, призвать других — и заставлять строить дома? Каково же будет там в Дни мертвых?
Аоно свел брови, начиная тяготиться этим бессмысленным разговором. Ведь крестьянские волнения — не шутка. Погасить костерок, пока маленький. Не говоря уж о том, что они посмели распускать сплетни и нанести увечья чиновникам. Аоно ждал, что Высокий сразу отдаст приказ расправиться с ослушниками. Не впервой. Но тот медлил.
— Знаете, как умирают дети? Расскажите.
— Знаю, Высокий. Болезнь неизвестная. Теряют силы, руки и ноги холодеют — ложатся и не встают больше. Зимой ничего, с весной опять стало плохо.
— И началось около года назад…
Долго стоял, переплетя пальцы, разглядывал узор на решетке. Аоно сам себе не решался признаться, как раздражала эта манера замолкать в полной неподвижности и думать непонятно о чем. Если бы горячился, выказывал гнев, хоть намеком давал понять, каковы его чувства и намерения! Нет — улетает мыслями куда-то, а ты стой, как болван, и жди, что из этого последует.
— Я поеду туда.
Кликнул слугу:
— Оседлайте Рыжего.
— Что вы хотите делать?
— Переселенцы пришли два года назад и после тоже появлялись новые семьи. Они что-то принесли с собой… быть может, невольно. Почему все молчали об этих смертях?
— Какие-то крестьяне… налоги они платили исправно и поля возделывались хорошо.
— Это — главное, да?
Он казался спокойным, но уголки губ чуть вздрагивали.
— Будут ли распоряжения наказать виновных? Ваша воля нарушена…
— Это — потом.
Сделал шаг, оказался совсем рядом.
— Я должен понять.
Жители, мужчины и женщины, работавшие в поле и на огородах или занятые иными делами, упали наземь, в пыль опустив лицо, когда небольшой отряд на превосходных конях промчался по узким дорогам и остановился посреди деревни.
— Кто здесь главный?
Староста, белее молока, выдвинулся навстречу.
Человек, спрыгнувший с красивого рыжего коня, шагнул к нему. Волосы стянуты сзади; вив самом деле чем-то на птицу похож.
— Сейчас есть больные в деревне?
— Двое, — пролепетал староста. — Их в одном доме положили… девчонка вот-вот помрет…
— Проведи.
На неверных ногах староста проследовал к домику на отшибе. Крестьяне все еще не осмеливались подняться — или хотя бы поднять взгляд.
Высокий остановился на пороге, чуть прищурился. Староста побледнел еще сильнее и простился с этим светом, уповая только на милость Неба.
Наместник скрылся в доме, с ним зашли еще двое. Остальная свита осталась на площади. Через четверть часа вышел один, набрал воды и снова скрылся за дверью.
Потом появились все трое.
— Это вода, — господин стоял, положив руку на шею коня. — Кто-то из приезжих был болен, и вода в одном из колодцев мертвая. Выройте новые. Эти — засыпать.
— А моя дочь, Высокий? — прозвенел срывающийся голос. Каково бедной женщине было видеть, что он входит к ее ребенку?
— И наш сын??
— Девочку спасти нельзя. Поздно. Но мальчик выживет. — Наклонил голову: — Делайте, как я говорю.
Вскочил в седло. Трясущимися губами староста спросил:
— За то, что нарушена ваша воля… что будет с деревней, Высокий?
— Вы уже заплатили. И заплатите куда больше, если снова проявите неповиновение.
В клубах пыли всадники умчались в сторону следующей деревни.
— Что он сделал с тобой? — спрашивала мальчика мать, и спрашивали двух девочек — совсем кроху и подростка в другой деревне, и схожими были ответы:
— Он прикасался ко мне, что-то говорил тихо-тихо. Мне было спокойно…
Колодцы вырыли новые. Смерти прекратились. Когда мимо окна пролетала черная птица, люди закрывали глаза и старались унять невольную дрожь.
Если у кого-то и были сомнения, что молодой наместник не человек, ныне их не осталось.
Два месяца прошло, прежде чем Аоки стал походить на себя прежнего. Хину окружила его заботой, трудилась, словно пчела, похудела вконец, извелась — как бы кто не прознал, что
