Песня цветов аконита

укладывать волосы, разбираться в напитках и ароматах, одеваться. Учили распознавать, что говорит узор и покрой одежды, язык цветов и драгоценных камней…

Музыке, пению и танцам не учили особо — готовили не актеров, однако начальные навыки получали все, и более талантливые могли пользоваться ими, развивая самостоятельно.

Все это было чуждо мальчишке из лесной деревни, однако скорее привлекало, нежели отталкивало.

Настоящих друзей из себе подобных подросток здесь не нашел. Помогал, чем мог, расспрашивать опасался — мало ли что у кого в прошлом. А ему часто снился один и тот же сон: взлетающая лэ и кровь. Больше никто не выжил — понимал, когда просыпался. Не из-за него ли погибли все? Казалось, что и семьи уже нет.

Рисовал фигурки караванщиков и родных — скупыми штрихами, на песке — веткой, на бумаге — углем. Порой надеялся, что фигурки оживут; одергивал сам себя. Не оживут ни фигурки, ни мертвые.

Поначалу те, кто обучал воспитанников движениям, разводили руками. Неторопливой отточенности сэ-эттэн новый мальчишка не соответствовал, но диковатая, текучая естественность оказалась не хуже веками утвержденного канона. И голос был певучим, как тоо — но это вряд ли могло удивить Нэннэ. Она встречала многих уроженцев Тхэннин и слышала этот говор, грудной и немного протяжный.

Новичку поручили ухаживать за птицами. Во владениях Нэннэ их водилось достаточно — одни создавали уют, других приносили и раздавали в качестве подарков. Было даже несколько весьма редких и дорогих. Некоторые умели говорить, передразнивая человеческую речь, — а одна, белая с желтым хвостом, казалась почти разумной. Другие великолепно пели, вплетая в песню рулады ручья, звон серебряных колокольчиков и голоса других птиц. Йири — теперь его снова называли по имени — нравилось возиться с пичугами. Он легко определял, какая птица поймана недавно, а какая родилась в клетке. Таких можно было брать в руки, и они лишь беззаботно щебетали, не пытаясь улететь. Никто не знал, есть ли у него любимцы. Со всеми он обходился ровно и ласково и, кажется, ни к кому не привязывался.

Клетки стояли в саду возле бассейна, выложенного зелеными плитами. Что уж нашло на мальчишку, но подоспевший старший слуга увидел птиц уже над ветвями садовых деревьев. Схватившись за сердце, он кинулся к виновнику этого безобразия — и остолбенел, увидев на лице того детски-счастливую улыбку.

Конечно, Йири крепко досталось. Однако на все вопросы, почему он позволил себе столь странную и дерзкую выходку, подросток молчал, и на губах его бродила усмешка. Словно он знал нечто, о чем другие и не догадывались. Это выражение промелькнуло и исчезло, он снова стал прежним — но хозяйка Сада призадумалась. И отныне с опаской поглядывала на него, казалось, тишайшего из всех ученика.

Он тоже умел задавать вопросы.

— Кто такая Лотос? — спросил он однажды.

Нэннэ заулыбалась.

— Ты запомнил, что я сказала тогда? Или еще где-то слышал? Хорошо. Слушай — во многом ты здесь из-за нее. Лет две сотни прошло, а то и больше. Она была молоденькой придворной дамой, не из тех, кто стоят высоко. Двоюродный брат тогдашнего Тайё, Солнечного — в нем тоже была чистая кровь Золотого Дома — решил захватить власть. Поддержали его лишь единицы, но он все равно начал действовать. Жена Благословенного и двое маленьких сыновей были тогда у моря; на обратной дороге на них напали. Мать мальчиков была убита, а детей Лотос сумела спрятать. Она переоделась крестьянкой, малыша укрыла в заплечной корзине, а старшего выдавала за своего сына. Она боялась дать знать в столицу — не к тем могла попасть эта весть. В пустой хижине отшельника жили они, пока их не разыскали люди Благословенного. Лотос первой из женщин причислили ко Второму кругу — а их всего-то было две за всю историю Тайё-Хээт. У Лотос была такая же метка, как у тебя — теперь ее считают счастливым знаком. А в старину таких при дворе не больно-то жаловали.

— А другая — та самая женщина-воин?

— Ты кое-что знаешь, — удивленно подняла брови Нэннэ. — Впрочем, здесь, в Аэси, этим мало кого удивишь.

Он впервые увидел по-настоящему высоких особ. Те приезжали на представления, в Хаатарэ — на улицах все склонялись, уступая дорогу носилкам и лошадям; вокруг них само собой образовывалось пустое пространство, хотя ни сами они, ни их слуги не прилагали к тому усилий. Лица этих людей были спокойны — они никогда не смеялись, позволяя себе разве улыбку, хотя большинство тайо были молоды — старшие искали иных развлечений. Теперь Йири было немного неловко — те, кого он считал знатными господами раньше, к этим — не посмели бы подойти. Впрочем, Высокие удостаивали Квартал своим посещением нечасто.

В Аэси Йири жилось свободнее, чем у Отори. Он даже мог бы временами ходить один — однако знал, что за всеми такими, как он, незаметно присматривают. Не того опасались, что они захотят покинуть Сад Нэннэ — кто же откажется от жизни такой и будущего? Скорее, их самих нужно было охранять от тех, кто вздумал бы похитить подобную драгоценность. Хоть строго с этим было в Аэси, пороки людские сильны. Поэтому чаще всего Нэннэ отпускала своих воспитанников по трое-четверо — и охранники незаметно шли сзади.

Хоть и весьма ограниченной была эта свобода — несколько улиц всего, — подопечные Нэннэ радовались и такой воле.

В ее Саду те, кто уже подрос, не задерживались подолгу — но отдавать Йири в чей-то дом она не спешила.

Незаметно лето пришло.

* * *

Хаатарэ

На этой большой, белыми плитами выложенной площадке выступали известные циркачи, музыканты и прочие приносящие радость. Сюда допускали только лучших артистов, и порою даже люди высокого рода смотрели их представления, а кого-то потом приглашали в свои дома.

Когда Йири в первый раз оказался там, вниманием всех владел человек с дрессированными ящерицами. Большие, зеленые с бурыми пятнами и воинственно торчащими гребнями на спине, животные крутили колеса, играли яркими шариками и пританцовывали. Публика смеялась и ахала.

Потом настал черед плясуньи. Йири отвлекся, глядя вслед дрессировщику, запихивавшему ящериц в клетку из темно-коричневых глянцевых прутьев, и не сразу перевел взгляд обратно в круг. А там уже совершалось маленькое чудо.

Ей не больше пятнадцати. Легкая, с нежным полудетским лицом, она взлетала в змеиной пляске, раскидывала руки, кружилась, и рассекали воздух бесчисленные косички и звенели медные браслеты, украшенные чеканкой.

— Ее зовут Ялен. Она родилась тут, в Аэси, ее знают не только в Алых кварталах Сиэ-Рэн, но и выше… Она еще совсем дитя, но уже одна из лучших танцовщиц Столицы. Ее мать была известной ашринэ.

Плясунья смеялась, отдаваясь вихрю, который нес ее и крутил. Казалось, она не знала усталости. Посвистывали, подражая птицам, маленькие черные тан, и небольшой барабан рокотал, пытаясь поймать удары сердца плясуньи.

Потом он один возвращался узкими переулками, слушая журчащую в канавке воду. Навстречу шла та, что танцевала, яркая, словно алая бабочка, окруженная девочками лет восьми — они без умолку чирикали и грызли сладкие стручки. Ялен прищурила глаза, разглядывая его. Потом небрежно сказала девочкам «кыш!», словно надоедливым птицам. Когда они разлетелись со смехом, сказала, все так же рассматривая:

— Я тебя заметила еще там.

— Я смотрел на твой танец. Красиво очень, ты мастерица.

—А ты? — она со смехом потянулась к нему. Он не отстранился, но и не сделал ни одного движения, словно прикосновения Ялен были ему неприятны. Потом отвернулся, чуть склонив голову.

— Не знала, что здесь могут быть недотроги, — недовольно заметила Ялен.

— Прости.

— Ты прав, — неожиданно сказала она. — Имеют значения лишь те, у кого есть то, что тебе нужно. Подчиняться же следует тем, кто в силах тебя заставить. Остальные — пыль…

— Ты и вправду так думаешь?