ничтожны, она ими довольствуется и делится с каждым, кто переступит ее порог.
— Мы напрасно гнались за ланью, хотя у нее были только три ноги.
— Лань — это наш мир, это сама жизнь, какой человек ее видит и гонится за ней. Несовершенная, мимолетная и неумолимая. Никто ее не задержит, никто не догонит. Проходят дни забот — их бег ускорить невозможно; проходят и дни радости — их нельзя продлить; и человек все гонится за ланью о трех ногах, пока не прозвучит призыв предков.
Ваш отец Самба ушел, не поведав вам свои заветы, и вам хочется их узнать. В ваших бурдюках нет ничего таинственного.
Тебе, Муса, отец — или, вернее, судьба — оставил все золото. Но золото не едят. Что ты станешь с ним делать? Можешь ли ты пожелать за него что-нибудь такое, чего не найдется в хижине твоего отца, если твои братья захотят разделить с тобой наследство? Ибо ты, Момар, можешь взять себе, если захочешь, все, что построено на ваших землях и растет в ваших полях, а тебе, Бирам, принадлежит все, что привязывают на веревку — все стада, быки, лошади, ослы.
Так зачем вам искать на стороне то, что каждый из вас найдет у своих братьев?
Возвращайтесь домой и повесьте на место ваши бурдюки, ведь их содержимое — только символ истинных богатств. Твое золото, Муса, стоит не больше и не меньше, чем песок Момара и веревки Бирама (твои жены не станут лучше, если у них будут ожерелья и браслеты: добрый конь красен не уздечкой).
Возвращайтесь домой, повесьте бурдюки на место и не забывайте всего того, что видели ваши глаза и слышали ваши уши. И продолжайте труд вашего отца…
Вот что рассказал мне Амаду Кумба однажды вечером, когда мы повстречали юношу, женатого на женщине старше его.
Кость
«Если бы ему пришлось тащить свое брюхо за собой, он свалился бы в первую же яму», — так говорится у нас про ненасытных обжор.
А вспоминая о Мор Ламе, прибавляют: «Если жадность не довела человека до могилы, это еще не настоящая жадность».
Ибо Mop Лам был и прожорлив и жаден.
Многие деревни нашего края уже постепенно оправились после страшного падежа скота, какого не помнят даже древние старики. Но в Ламене никто из двадцатилетних так и не знал еще, как выглядит бык.
Конечно, Ламен — деревня далеко не такая старая, как Ньянгал, где когда-то (как поется в песне) путник увидел только:
Солома на кровлях ламенских хижин сменялась не столько раз, как в Ньянгале, и не столько раз перепахивались ламенские поля. Но кур давно уже ели в Ламене, а вот бык оставался неизвестен людям двух поколений.
В том году прошли обильные дожди, земля рожала щедро, саранча не опустошила ноля. И дети не забывали за своими играми стеречь просо от нахальных птиц.
А дубинки принудили Голо-обезьяну и все обезьянье племя оставить в покое поспевавший арахис.
И так как не один сородич Тиля-шакала уже лишился лапы в западнях, расставленных близ Ламена, Тиль, не желая рисковать, обходил подальше спелые и ароматные ламенские дыни.
Урожай в Ламене выдался на славу! Никто из ламенцев и не ожидал такого.
И вот решили они послать ослов с просом, маисом и арахисом в Ферло, где гоняют своп огромные стада кочевники-фульбе. Избыток пресыщает, и недаром говорится: «Сытому и за хлебом лень наклониться». Вот отчего фульбе, у которых много скота, почти не едят мяса, но очень любят просо, хотя в жизни не брали в руки мотыгу, чтобы обработать поле. Из проса они делают кус-кус, прибавляя к нему коровье молоко — парное, снятое или простоквашу.
Прошло три луны с тех пор, как ослы двинулись в путь по тропам, ведущим в Ферло. Сопровождали их самые сильные парии Ламена. Им дали наказ привести домой крупного семилетнего быка.
После Тонг-Тонга, дележа быка между главами семей, и самым древним старцам (увы, почти все они уже лишились зубов!), и людям пожилым, и тем, кто во цвете лет, предстояло вспомнить вкус свежего мяса. А молодым и подросткам, кому достанутся одни кости, предстояло узнать если не вкус, то хотя бы запах вареной или жареной говядины.
Еще в тот день, когда из деревни уходили ослы со своими погонщиками, Мор Лам мысленно облюбовал долю, которую возьмет себе на Тонг-Тонге: это будет нога, большой мясистый кусок с вкусной мозговой костью.
И с этого дня он не переставал поучать Аву, свою жену:
— Ты будешь варить мясо на медленном огне и как можно дольше, до тех пор, пока оно не будет таять во рту, как масло. И чтоб в это время никто и близко не подходил к моему дому!
Наконец парни вернулись из Ферло, ведя быка на веревке, привязанной к его правой задней ноге. Бык был великолепный — с могучими рогами, с шеей толстой, как ствол баобаба. Его подгрудок свисал до самой земли, а рыжая шерсть сверкала в лучах заходящего солнца.
Мор Лам похлопал быка по бедру, ловко увернувшись от удара копытом. Потом напомнил тем, кто будет делить, какую часть он выбрал. Потом пошел учить Аву, как варить кость: потихоньку, полегоньку и как можно дольше…
Дележ начался на заре, едва отзвучали слова утренней молитвы.
Не успели содрать с быка шкуру и отдать ее ребятишкам, чтобы соскребли все оставшиеся на ней волокна мяса, как Мор Лам уже получил свою долю и помчался домой. Заперев и забаррикадировав дверь, он отдал кость с мясом жене:
— Вари медленно, хорошенько, подольше!
Ава положила в котелок все, что нужно, чтобы мясо таяло во рту, чтобы оно дало крепкий, наваристый бульон, на котором так славно варится жирный кус-кус. А в кускус хорошо замесить в меру лало, сушеные листья баобаба, растертые в порошок, — тогда кус-кус легко проходит изо рта в желудок.
Ава поставила котелок на огонь, а котелок прикрыла крышкой.
Мор Лам растянулся на своей постели из веток и волокон коры, Ава присела на корточки у огня. Скоро дым поднялся до потолка. В хижине постепенно распространялся аромат мясного бульона. Он вытеснил
