С тех пор горлинки всегда стонут на деревьях и крышах хижин:
И плачет от легчайшего прикосновения молочай в бруссе и в живых изгородях вокруг полей.
Джабу Н’Дав
Солнце ушло на ночлег, и все спало мертвым сном. Никто не мог выйти из деревни, никто не осмеливался в нее войти, когда угасали последние отсветы дня.
Не слышно было там-тама на деревенской площади, не состязались на ней по силе и ловкости молодые парни. Площадь оставалась пустынной даже в полнолуние.
Лишь кое-где по дворам приглушенно гудели опрокинутые калебасы и чуть слышно напевали девушки.
Ночью деревня словно вымирала. И все потому, что Гарр-дракон, о котором самые древние старики слышали от отцов своих отцов, — Гарр-дракон вернулся…
Каждую ночь дракон подолгу бродил вокруг деревни. Безлунными вечерами багровые отблески на черном небе указывали его путь тем, кто осмеливался бросить боязливый взгляд сквозь щели соломенного плетня.
От протяжного, зловещего крика дракона прятались под землю все шумы, какие еще слышались в деревне: болтовня женщин и глухой гул там-тамов, низкие голоса стариков и пронзительные крики детворы.
Все смолкало, все искало убежища, когда в сумерках вдруг снова пламенел западный край неба и слышалось продолжительное шипение Гарра-дракона.
И вот однажды в сумерках в жилище старого Бара внезапно хватились самого младшего из детей, по имени Джабу Н’Дав. Долго искали его по всем закоулкам, но так и не нашли. Дрожа от ужаса, — ибо горизонт уже озарился багровыми полосами и вот-вот должен был появиться огнедышащий дракон, — отец и братья мальчика бросились к соседям, но маленького Джабу Н’Дава не было нигде. Больше всех беспокоилась его мать, не раз в сумерках находившая сынишку под священным тамариндом, где не смел останавливаться или рвать стручки ни один случайный прохожий. Мать всегда говорила себе, что Джабу не похож на других детей.
На этот раз Джабу не было под тамариндом, он был около груды мусора, на краю деревни.
Джабу вскарабкался на кучу отбросов. Послезакатное небо уже осветилось красным светом, идущим из ноздрей, из пасти и глаз Гарра-дракона.
Вся деревня содрогнулась при первом завывании Гарра:
— У-у-у!!!
Джабу приподнялся на своих слабых ножках и смотрел во все глаза, как в вихре бушующего огня приближается Гарр-дракон.
И люди из деревни в трепете услышали голос чудовища:
— Э-эй! Джабу Н’Дав!
А Джабу Н’Дав, стоя на мусорной свалке, отозвался:
— Чего тебе?
— Джабу Н’Дав! — повторил Гарр-дракон. — Джабу Н’Дав! Беги домой!
Но маленький Джабу Н’Дав вместо ответа разразился громким смехом, шедшим из пупка, торчащего на его толстом животе.
Гарр-дракон снова предостерег его:
— Джабу Н’Дав! С прапрадедом твоим так было, Джабу Н’Дав!
А Джабу Н’Дав отвечал:
— Я прапрадед тот и есть!
— Довольно! — заревел Гарр-дракон. — Джабу Н’Дав! Беги домой!
Тогда Джабу Н’Дав, приплясывая на мусорной куче, повернулся в сторону деревни и громко запел, — и голос его был сильнее и звонче голоса Гарра-дракона, который приводил в трепет всех людей и животных на селе:
Потом Джабу Н’Дав обратился к дракону:
— Рассказать матери, что ты мне сказал?
Гарр-дракон, извергая огонь, ринулся к мусорной куче.
Джабу Н’Дав повернулся к нему спиной и, подбоченясь, запел так, чтобы его услышали в деревенских хижинах, освещенных багровыми отблесками драконова огня, хижинах, где и большие и малые дрожали от ужаса.
И, продолжая плясать на мусорной куче, Джабу Н’Дав быстро повернулся к дракону:
