странах, скажем, в Германии и Франции.
При этом условии капиталистическое окружение не могло бы представлять для нас той серьезной опасности, какую оно представляет теперь, вопрос об экономической самостоятельности нашей страны, естественно, отошел бы на задний план, мы могли бы включиться в систему более развитых пролетарских государств, мы могли бы получать от них машины для оплодотворения нашей промышленности и сельского хозяйства, снабжая их сырьем и продовольственными продуктами, мы могли бы, следовательно, развивать нашу индустрию менее быстрым темпом. Но вы знаете хорошо, что мы не имеем еще этого условия и мы все еще являемся единственной страной пролетарской диктатуры, окруженной капиталистическими странами, многие из которых стоят далеко впереди нас в технико-экономическом отношении.
Вот почему вопрос о том, чтобы догнать и перегнать экономически передовые страны, Ленин ставил как вопрос жизни и смерти нашего развития.
Таковы внешние условия, диктующие нам быстрый темп развития нашей индустрии...
Стомоняков о беседе с Дирксеном
5 июля 1929 г.
Совершенно секретно
Дирксен во время беседы с Микояном и мною сказал, что он ожидал скорого окончания репарационных переговоров и открытия после этого кредитных переговоров с нами. Парижские переговоры, однако, чрезмерно затянулись. К тому же они не дали возможности заинтересованным правительствам закончить быстро все это дело, утвердив решения парижской репарационной конференции, и появилась надобность в новых переговорах, которые состоятся на предстоящей политической конференции. Вторым обстоятельством, помешавшим скорому открытию кредитных переговоров, были майские события в Берлине и Москве и антинемецкие демонстрации в Ленинграде. Не то, чтобы эти события изменили мнение гермпра о необходимости кредитной акции, но они создали неблагоприятную атмосферу вокруг советско-германских отношений и тем самым ослабили заинтересованность германской общественности и в особенности германских хозяйственных кругов в новых мероприятиях для усиления германского экспорта в СССР. В Германии стали открыто говорить, что Коминтерн ставит ставку на Германию и прощупывает возможности открытого выступления рабочих против гермпра.
В Германии говорят, что мы недостаточно считаемся с ее интересами и недостаточно обращаем внимание на ее протесты; в частности, ленинградский инцидент был урегулирован неудовлетворительно, ибо мы даже не выразили по этому поводу сожаления.
Третьим обстоятельством было усиление за последнее время германского экспорта, превысившего за последние 12 месяцев на 1,5 млрд. марок цифры предыдущего года. (...) Произошло падение заинтересованности германской промышленности в осуществлении новой кредитной акции. (...) В Берлине полагают, что переговоры о кредитах будет целесообразнее начать уже после окончания международной конференции, на которой будут урегулированы репарационные и политические проблемы, стоящие в порядке дня. (...)
Я ответил Дирксену, что благодарю его за эти сообщения, которые я передам тов. Микояну и Коллегии НКИД. Дирксен прервал меня, сказав, что он не имеет поручения из Берлина делать мне эти сообщения и делает их по собственной инициативе и в частном порядке. (...) Ни в Берлине, ни в Москве германская сторона не считала даже нужным сообщить нам, почему же германские делегаты не приезжают. Мы не гнались за германскими кредитами. Начиная с декабрьских переговоров, мы неоднократно в ясной и в недвусмысленной форме заявляли германской стороне, в ответ на ее вопросы, что германские кредиты не являются необходимыми для нас, ибо наше хозяйство может обойтись и без них. (...) У нас многие полагают, что молчание гермпра по кредитному вопросу после заявления германского посла о назначении германских делегатов и об их приезде через 3 недели объясняется исключительно политическими причинами. У нас полагают, что влиятельные круги в Германии требуют от гермпра, чтобы оно оставило себе возможно более свободные руки в отношении СССР для предстоящих политических переговоров с Антантой. Эти круги явно полагают, что не надо торопиться также с кредитами и кредитной акцией, ибо, может быть, Германия сможет заключить с Антантой выгодное для себя соглашение, а также и в отношении СССР, и может быть, после международной политической конференции для Германии откроются новые возможности также в отношении экспорта в СССР. Молчание Германии производило здесь поэтому весьма неблагоприятное впечатление и рассматривалось как результат усиления антисоветских тенденций в Германии. Дирксен сказал, что это, конечно, не так, и что, как он уже мне сказал, основной причиной являлось и является опасение, что предоставление нам кредитов может сильно испортить позицию Германии при предстоящем окончательном урегулировании репарационного вопроса. (...)
Затем я заговорил относительно индискреции и сказал, что для нас не подлежит никакому сомнению, что 'утечка' произошла с германской стороны. Дирксен, по существу, все же полагает, что индискреция произошла с советской стороны.
Я в заключение сказал Дирксену, что самым печальным является то, что с германской стороны склонны близоруким образом преувеличивать значение всяких временных неприятностей и ставить из-за них под вопрос самую основу наших отношений. Между тем в Берлине должны были бы понять, что при столь большом различии наших политических и экономических систем некоторое количество конфликтов, инцидентов и трений между обоими государствами является абсолютно неизбежным. К этим неизбежным спутникам советско-германской дружбы надо относиться с философским спокойствием и, принимая все меры для их возможного сокращения и локализации, не преувеличивать их значения и не допускать, чтобы от них страдали отношения Между нашими государствами, покоящиеся да параллелизме некоторых внешнеполитических интересов и экономических интересов на протяжении большого промежутка времени. Нельзя допускать, чтобы из-за временных препятствий, встречающихся на нашем пути, мы теряли дорогу и теряли перспективу. (...)
Б. СТОМОНЯКОВ
Из дневника Литвинова. Прием Дирксена
20 февраля 1930 г.
Секретно
1. Дирксен начал сообщение о том, что по предложению англичан в Женеве обсуждался вопрос о согласовании некоторых статей устава Лиги Наций с пактом Келлога и что германское правительство решило предоставить в соответственную комиссию свои соображения по этому поводу в письменной форме. Совершенно доверительно Дирксен вручил мне копию этой записки. Был совершенно ясен диверсионный характер этого шага, долженствующего доказать готовность германского правительства и впредь держать с нами контакт по международным вопросам.
2. Затем Дирксен своими словами передал мне содержание длинной телеграммы, полученной им от Курциуса в ответ на переданные в Берлин мои соображения. (...)
(...) Свою лояльность, по словам Курциуса, Германия доказала нам в прошлом году в связи с советско-китайским конфликтом и получавшимися ею предложениями об образовании антисоветского фронта. (...) От себя Дирксен добавил, что мы сами некоторыми действиями способствовали обострению советско-германских отношений:
(...) а) Официальное чествование в Ленинграде и др. местах Макса Гельца,
б) Официальный прием делегации красных фронтовиков Дальневосточной армией и Блюхером (...)
в) Прием делегатов красных фронтовиков в Большом театре по случаю съезда Осоавиахима, на котором присутствовали Ворошилов и другие члены правительства (...)
г) Имея в виду особые отношения, существующие между Красной Армией и Рейхсвером, и некоторые специальные соглашения, заключаемые с ведома германского правительства, идущего при этом на большой политический риск, германское правительство особенно фраппировано публичной манифестацией близости между т. Ворошиловым и красными фронтовиками. (...)
4) Дирксен спросил, не считал ли бы я полезной поездку в Берлин кого-нибудь из членов Политбюро. Разговоров между деятелями обоих иностранных ведомств, между ним и мною и между Курциусом и Шубертом с Крестинским, очевидно, недостаточно и требуются объяснения между вышестоящими лицами (это предложение является откликом изложенного в каком-то секретном германском документе мнения - о
