ушел обратно в казарму. Хирнякова зажгла свечу и дала ее матери. Потом отодвинула кресло, покрытое шерстяной шалью, и подняла прячущуюся за ним дверцу в стене. Через небольшое отверстие мы с матерью протиснулись на чердак. На полу лежала подстилка, рядом стояло пустое железное ведро с круглой деревянной крышкой. Над подстилкой проходила несущая балка крыши. Я нагнулся, чтобы не стукнуться об нее головой. Хирнякова легла в комнате на пол и заглянула к нам через лаз в стене.
— Я мечтала о девочке, — сказала она, глядя на меня.
— У вас обязательно будет дочка, — заверила ее мать.
Хирнякова встала, подвинула на место кресло и ушла из дома.
Мы с матерью отдыхали на подстилке. На деревянной крышке ведра горела свеча.
— Он один в казармах, — вздохнула мать.
— С ним дедушка, — сказал я.
— Папа приведет его к нам, если будет совсем плохо.
— А где Нюся?
— В колодце.
Хирнякова возвращалась домой вечером, и вскоре после этого приходили солдаты. Одних она встречала, визжа от радости, другим долго не открывала, переговариваясь с ними через закрытую дверь. Один раз она не впустила кого-то, потому что тот пришел с собакой, которая могла нас учуять. Оба скулили под дверью. С чердака все было слышно. Мужчины били ладонью по дну бутылки. Стреляли пробки и отскакивали от потолка под нами. Сапоги и ремни с пряжками падали на пол. Трещала кровать. Локти и колени колотили по стене. Хирнякова смеялась и стонала одновременно. Иногда она дико выла, а кровать все быстрее стучала об пол. Перепуганный ревом мужчин, я смотрел на мать, но не мог разглядеть ее в темноте. Солдаты дымили сигаретами. Некоторые оставались до утра. Я узнавал голоса тех, что приходили не первый раз, и пытался представить себе, как они выглядят. Иногда они открывали окно и прислушивались к доносящемуся с неба рокоту мотора.
— Verfluchte Russen![13] — говорили они.
Однажды дедушка привел отца, который протиснулся в лаз в стене и, не вставая с колен, вполз на подстилку. Со свистом выдыхая воздух, медленно перевернулся на спину. Дед лег на пол и просунул к нам голову. Мать поцеловала его в щеку над усами, смахнув с носа проволочные очки.
— Теперь и вы спрячьтесь, папа, — сказала она. Дедушка втянул голову обратно в комнату. Я еще увидел его руку, поднимающую с пола очки.
— Немцы на работе меня предупредят, — сказал он из-за стены. — Уже недолго осталось. Русские под Тарнополем.
После того как дед ушел, в отверстии появилась Хирнякова. Гражданские немцы уезжают из Борислава. Солдаты уговаривают ее бежать с ними. Но разве она может оставить матушку, которая живет около моста над Тисменицей? Да и тем, кто прячет евреев, НКВД ничего не сделает.
И тут отец начал кашлять. Несильно, но никак не мог перестать. Сначала он поднял руку, словно хотел попросить у нас прощения, но потом просто лежал и смотрел на балку над головой. Хирнякова скрылась.
Сказал ли ей дедушка, что она не сможет больше принимать солдат?
Мы всё хорошенько продумали, но любое решение заводило в тупик. Наша жизнь зависела от состояния отца. Днем было жарко от нагретой крыши, и баночка тогда воняла особенно сильно. На ведре горела свеча. Отец кашлял или отдыхал после приступа, лежа навзничь с раскинутыми руками. Мать, свернувшись калачиком, прижималась к его боку. Время от времени она засыпала, но тут же ее будил собственный стон. На полу лежала тетрадь с отцовскими рисунками, но он уже не рисовал. Однажды он велел мне встать. Оглядел меня внимательно и сказал матери:
— Он похож на Мулю. В его возрасте я был выше.
Когда он закрыл глаза, мать знаком велела мне сесть.
Ночью было холодно и темно. Я спал на краю подстилки, касаясь горячих ступней отца. Мне снилось, что я в мансарде у Хирняковой.
Ох, если бы дедушка мог меня отсюда забрать!
Ночью к нам заглянула Хирнякова с керосиновой лампой. Стало светло. Волосы из расплетенной косы падали на пол.
— Пришел пан Табачинский, — сказала она.
Отец попросил подсунуть ему под спину подушку. Несмотря на худобу, он казался мне великаном. Через лаз пробрался пожилой мужчина. Не вставая с колен, протянул отцу руку. Увидев, что отец свою руку поднять не в силах, пожал ее на одеяле.
— Я отец Титуса, — прошептал он. — Принес деньги, которые Куба оставил для пана Манделя. Вчера ликвидировали казармы. Кажется, всех увезли на работы. Примите мои соболезнования.
Он спросил у матери, не хочет ли она дать ему записку для Нюси. Мать взяла тетрадь и карандаш. Поискала пустую страницу, но все были изрисованы. Оторвав обложку, написала на ней:
Дорогая Нюся! У нас пан Т. Казармы ликвидировали. Кажется, всех увезли на работы. Возможно, папа со своим немецким попадет в контору. Я умоляла его спрятаться. Он сказал, что немцы с работы его предупредят. Не знаю, как мы справимся. Бронек уже не встает.
Мне снилось, что я в казарме и хожу на цыпочках, хотя везде пусто. Там, где маме вырвали зубы, я увидел деда. Он стоял в австрийском мундире с медалью и саблей и разговаривал с Господом Богом.
«Позаботься о них, — просил он. — Я уже не могу. За это я не стану прятаться».
«Дедушка! — крикнул я. — Тебя убьют, если ты не спрячешься!»
«Тихо! Из-за тебя я не слышу, что он говорит».
Испугавшись, я закрыл глаза.
«Застегни рубашку, тесемку видно», — сказал дедушка.
Я открыл глаза. На подстилке отец говорил матери:
— Может, папа уже не мог ничего сделать?
— Папа бы нас не оставил.
Я завидовал тем, кто умер до войны. После возвращения отца из Ворохты к нам привезли его мать, больную диабетом. Лежа в высокой кровати на блестящих металлических ножках, бабушка Миня читала книги, которые мама приносила ей из библиотеки. Она слепла. Однажды отложила очки с толстыми стеклами на тумбочку и сказала, что уже ничего не видит. С тех пор отец читал ей вслух. Она умерла, когда он был в санатории. Я этого не видел, потому что был тогда на Волянке у дедушки с бабушкой, но представлял себе, как бабушка Миня, протянув на прощание руку, медленно падает на подушки, а ее душа отлетает на небо. Мама говорила, что бабушке Мине посчастливилось, потому что она умерла в своей постели.
Теперь смерть была страшной. Пьяная, как пан Грач, она убивала всех, до кого могла добраться. Кричала и била. После войны смерть снова будет прекрасной. Но не для нас! Отец вот-вот умрет. (Я никогда не видел покойников.) Хирнякова убежит. Мы останемся на чердаке одни. Морфий.
Принесли записку от Нюси. Она писала, что теперь они с мамой совсем одни на свете. Она не хочет жить без сестры. Она убьет себя, если мама не зайдет к ней хоть ненадолго. Она пришлет за ней Мошека, который с ними прячется. Мошек придет в четверг ночью.
Мать пригладила черные как смоль волосы. Она пойдет к Нюсе, проведет с ней самое большее два дня, а на третий день вернется. Ей просто хочется посмотреть на Нюсю. Она ее давно не видела. Меня брать с собой она не собиралась. Я заподозрил, что она хочет убежать одна. Отец молчал. Может, боялся, что раскашляется, если что-нибудь скажет?
Мошек пришел в четверг, но под утро.
— Не опасно идти днем? — Мать надела туфли на босые ноги.
— Иди, — прохрипел отец.
