так пусть этот читатель не сомневается, что подобная угроза вполне реальна. Если бы Хэнзард поддался охватившим его чувствам, если бы он, впав в солипсизм, позволил себе поверить, что реальный мир уже не столь реален, как прежде, у нас был бы другой рассказ, значительно короче и печальнее, чем этот, либо нам пришлось бы найти для него другого героя.
Но, что ни говори, не подлежит сомнению, что здоровый человек может без особых последствий вынести несколько часов сверхъестественного ужаса. В конце концов, страх известного сильнее, чем боязнь неведомого. Хэнзард понял это, когда ближе к вечеру осознал, что тянущее ощущение пустоты в желудке — не столько симптом психического заболевания, сколько чувство голода. Он самым прозаическим образом хотел есть. Но еще хуже чувства голода была жажда.
Он видел людей, сидящих в ресторанах, однако их пища, как и все, принадлежавшее реальному миру, проскальзывала сквозь его пальцы. Он не мог повернуть водопроводный кран, не мог поднять стакана, а если бы и мог — это не дало бы ему ничего, так как вода реального мира была для него так же неощутима, как и прочие предметы. Хэнзард залез в уличный фонтан, и каскады воды протекали сквозь его тело, ничуть не смачивая одежду и не утоляя жажды. Похоже было, что его пребывание в призрачном мире продлится немногим дольше, чем длится сон. Как долго можно обходиться без пищи и воды? Три дня? Четыре?
Но как же тогда Уорсоу и остальные — там, в лагере Джексон? Судя подлине их бород, они старожилы призрачного мира и, значит, вполне разумно предположить, что где-то в городе есть призрачная пища и призрачная вода. Надо только их найти.
Если верна его утренняя теория относительно причины трансформаций, то может существовать единственный источник пищи, которую едят Уорсоу и Ко. Таким источником может быть только передатчик. По логике вещей, единственной пищей, пригодной для призрака, будет “призрак” пищи, так же, как “призрак” воды окажется для него единственной пригодной водой.
Кстати, не относится ли то же самое и к воздуху? Дышит ли Хэнзард тем же воздухом, что и обычные люди, или ему необходим особый, “призрачный” воздух? Если верно последнее, то становится понятной странная тишина, царящая в призрачном мире. Хэнзард слышал только те звуки, которые производил он сам, а обитатели реального мира, в свою очередь, не слышали его. Значит, воздух, разносящий звуковые волны, производимые Хэнзардом, был средой, отличной от воздуха реального мира.
Эти догадки можно было легко подтвердить или опровергнуть. Передатчик, снабжавший марсианский лагерь воздухом и водой, был расположен под куполом совсем рядом с лагерем Джексон.
Имитация дневного света под куполом постепенно менялась от сумерек к ночной темноте. Хэнзард шагал по хрупкому насту тротуара, возвращаясь к лагерю Джексон. Порой носки его ботинок проваливались сквозь непрочную пленку асфальта. От форменного кителя Хэнзард избавился, засунув его вместе с “дипломатом” в толщу мемориала Линкольна, где, как полагал Хэнзард, совершенно секретное послание могло храниться сколь угодно долго. Он ослабил узел галстука и расстегнул ворот рубашки, хотя ему было крайне неловко делать это. Зато теперь только офицерские лампасы на брюках отличали его от обычного штатского из реального мира. Во всяком случае, ему очень хотелось в это верить. Через час после того, как фальшивый день окончательно угас, Хэнзард достиг ограды “марсианской водокачки”. Вашингтонский купол состоял из двух оболочек. Внутри был защитный экран, выстроенный в конце семидесятых. По замыслу создателей он должен был защищать город от нейтронных бомб. Если бы когда-нибудь, не дай Бог, дело дошло до практической проверки этого экрана, злосчастные жители быстро убедились бы, что пользы от него ровно столько же, сколько и от защитной магической пентаграммы, начерченной жиром висельника. Символ этот вызывает невольное почтение, но полностью лишен практического смысла. Однако, в отличие от пентаграммы, куполу все-таки нашлось применение. Оказалось, что он может поддерживать другой, внешний купол, нечто вроде пластиковой скорлупы, защищающей город от капризов погоды. Вскоре была разработана новая технология, купола стали нести на себе комплексы вентиляционной и осветительной систем, и города один за другим спрятались под крышу.
Марсианские насосы стояли за границей лагеря Джексон, но очень близко от нее, поскольку официально ими распоряжались люди из НАСА, а фактически — армия. Соответственно, ограждение вокруг насосной станции патрулировалось армейскими подразделениями. Казалось бы, Хэнзарду можно было не обращать внимания на охрану и идти прямиком. Но он был осторожен. Если его предположения верны, то существует реальная опасность натолкнуться на солдат из роты “А”. Ведь для них, как и для Хэнзарда, это единственный источник воды.
Склоны холма, на котором стояло бетонное здание насосной станции, были украшены клумбами и газонами. Вся эта прелесть, видимо, предназначалась для внутренней охраны, так как высокий забор не давал увидеть ее снаружи. Хэнзард погрузился в рыхлую землю и не спеша поплыл вверх по холму через лужайки и цветники. Достигнув насосной станции, Хэнзард вернулся в вертикальное положение и прошел сквозь бетонную стену.
В следующую минуту он почувствовал, что тонет.
Весь объем станции был наполнен водой — настоящей жидкой водой — или точнее, призрачной водой, которую призрачный Хэнзард мог пить. Кроме того, он мог в ней утонуть.
Вместо того, чтобы броситься назад сквозь стену, Хэнзард поплыл вверх. Вода поднималась до высоты в четырнадцать футов и лишь немного не достигала потолка помещения, так что при всплытии у Хэнзарда заложило уши. Плафоны на потолке ярко освещали поверхность воды, и было видно, что в центре этого странного резервуара вода яростно бурлит.
Но как бы это не было занимательно, главной заботой Хэнзарда было утолить жажду и поскорей убраться вон. Сожалея, что не может захватить в город воды, кроме той, что хлюпала у него в ботинках, Хэнзард отправился в город. Весь путь он проделал на автобусе, доехав на этот раз без неприятностей. Вышел он у “Нью-Сент-Джорджа” — отеля, который при нормальном положении вещей был ему явно не по карману. Возле конторки портье он выяснил свободный номер и поднялся в него по лестнице, ибо подозревал, что гостиничные лифты трогаются слишком быстро и он обязательно провалится сквозь пол.
Оказавшись в номере, он понял, что с таким же успехом мог отправиться в ночлежку. Он был неспособен даже включить свет. Номер, несомненно, был роскошен, но ему пришлось спать, дрожа от холода в мокрой одежде. Он улегся на кровать, прямо на покрывало, которое не мог снять, и чувствовал себя ничуть не комфортабельней, чем просто на полу. Засыпая, он думал, что простуда ему завтра обеспечена.
Проснулся он от собственного крика.
С того времени, как Хэнзард последний раз видел этот сон, прошло так много времени, что он сумел убедить себя, будто избавился от него навсегда. Конец у сна был постоянен, но начинаться он мог самыми разными способами.
Например, могло быть так:
Он был там. Насквозь промокший и больше чем по колено в грязи. Откуда-то доносилось жужжание, вечное непрерывное жужжание. А он был мокрый и знал, что это навсегда. Кроме того, он знал, что здесь хотят его смерти. Растущая вокруг зелень сделана зеленой ради его смерти. Все остальное тоже ради смерти, поэтому рядом всегда горы трупов вдоль раскисшей дороги. Он очень молодой, и ему не хотелось смотреть на все это. Он всегда знал, что молод, когда во сне попадал в эту страну. А глядеть можно на что угодно, если это необходимо. И уйма болезней вокруг. И всегда что-то жужжит.
Люди этой страны были очень маленькими. Маленькие взрослые, вроде детей со старых картинок. У них были детские лица. Он видел длинные ряды детских лиц, прижавшихся к проволоке. Он нес им котелки с вареным рисом. Когда они говорили, это походило на крик, а не на разговор. Этих людей становилось все больше. Проволочное ограждение было облеплено их лицами. Они просили “инсендайд-жел”. Должно быть, так в этой стране называется рис. Он знал, что этого не могло происходить в действительности, потому что офицер никогда не стал бы сам разносить котелки с рисом. Для такой работы есть рядовые. Но во сне почему-то именно Хэнзард всегда нес этот рис, или инсендайджел, а маленькие люди глядели на него голодными глазами и желали его смерти.
Этот мир не был по-настоящему реальным, как реальны Милуоки или, скажем, Лос-Анджелес. Это был бредовый мир маленьких полулюдей, которые не умели говорить, а только кричать.
Там была дорога, а посреди дороги женщина, у которой снесло полголовы. Врач взрезал ей живот и вынул оттуда ребенка. Врач сказал:
