жаром любопытства, и я осторожно вышел из купе, на цыпочках подкрался к окну, всматриваясь и вслушиваясь в манящую, зыбкую даль, и простоял, не в силах оторваться от окна, до утра. Я видел, как всходит солнце, и золотистая сверкающая бирюза разливается по бескрайней глади. Широко открыв глаза, я наблюдал за рождением невероятного утра. Сонные чайки купались в лучах небесного светила, и где-то там, я не мог понять — далеко это или близко, чуть уловимая глазом, линия горизонта едва разделяла глубокую синь бездонного неба и голубую бесконечность сияющего моря. Небо и море сливались в один Божественный, грандиозный, неповторимый пейзаж. Мне больше не было страшно. Я был уже влюблён. Это чувство живёт во мне и сейчас. Много лет прошло с тех пор, и я снова и снова приезжал на побережье…
По пути на пляж мы с друзьями купили арбуз. Расположились у самого «коридора жизни», у береговой линии, где встречаются вода, небо и суша, где любят гулять босоногие влюблённые и обожают барахтаться дети. Наспех сбросив с себя одежду, мы исполнили нами же придуманный, шуточный ритуал, под названием «Хабыдыш». Это когда ты, выжидая волну повыше, разгонишься и со всего маху бросишься в неё, закинув ноги, технично, словно прыгая через планку. И тебя накроет и закрутит в солёной круговерти, закупорит уши, сорвёт плавки, и ты захохочешь-забулькаешь под водой, ощущая всю прелесть и радость жизни. Это и есть, настоящий «Хабыдыш».
По вечерам мы выходили в город, заболевший разгульной бессонницей, как минимум до октября, подхвативший ангину от холодного пива, накрытый таинственными тенями ночных парков и разноцветными зонтиками уличных кафе. Мы гуляли по его лунным аллеям, посещая бары и ресторанчики, почти до рассвета. У нас не было повода быть счастливыми, а отсутствие его — явный признак счастья. Мы были молоды, здоровы, и не задумывались о многом в те прекрасные, млечные ночи, а просто мечтали и смотрели на звезды.
В одном из таких заведений, приглянувшемся нам своими соломенными крышами в африканском стиле, было многолюдно. Народ отдыхал с размахом. Вина лились рекой. Закуски стояли горой. Смех, возгласы, шум и гам доносились отовсюду и не умолкали не на секунду. На танцполе и стар, и млад, плясал и радовался, кружа в безудержном хороводе без остановки. Персонал заведения не поспевал обслуживать клиентов. Ночь переливалась огнями и мелодиями типичного морского курорта в самый разгар сезона. Мы присели за несвободный столик, так как свободных не было, спросив разрешения у двух девушек. Они не отказали нам, а вежливо пригласили присоединиться.
Симпатичная, одесситка по имени Людмила, с шикарными, каштановыми волосами, со смуглостью присущей людям, южным, мне сразу приглянулась. Я не мог видеть ее полностью, так как стол был высок и застелен плотной длинной скатертью, а сидел она напротив. Она сказала, мило улыбнувшись: «Люда», и протянула ладонь в короткой, как у бильярдистов, кожаной перчатке. Разговорились. Я рассказывал, ей о Беларуси о белорусах, стараясь развеселить, закусывая вино фруктами, и когда удавалось удачно пошутить, мы всей компанией смеялись. Люда внимательно слушала, поддерживала беседу и приятно улыбалась, но будто была чем-то скована изнутри, не до конца открыта. Я не придавал особого значения этому. Многим людям свойственна замкнутость. Особенно при первом знакомстве.
А потом мы пошли танцевать. Все, кроме Люды и ее подруги. Обе совсем загрустили, когда мы вернулись, разгоряченные танцем, вспотевшие, и уставшие.
Я, приходя в себя, спросил, задыхаясь: «А вы почему не танцуете?»
В ответ, Люда молча выехала из-за стола в инвалидном кресле. Мы оторопели от неожиданности и неловкого изумления. Но вида не подали. Все люди, по большому счету, одинаковые, со своими недостатками и достоинствами. У кого-то есть ноги, но они не ходят. У кого-то есть сердце, но оно не любит, и более того, ненавидит. У многих есть головы, но они не думают, как помочь тем, кто действительно нуждается, а без устали пекутся о том, как, обогатиться самим, порой отнимая последнее.
Они поблагодарили нас за приятную компанию. Она, с едва уловимой грустью в голосе, сказала, что им с подругой пора…
— Разрешите, я вас провожу? — спросил я.
— Проводите, я не против, — согласилась она застенчиво, и, застегнув перчатки на запястьях, привела в движение свою печальную колесницу, к которой была прикована, как я догадался, давно. Теперь мне стало понятно предназначение перчаток. Они защищали руки от контакта с грубыми покрышками при езде.
И мы направились по веселящейся, грохочущей улице к ее дому, то и дело, натыкаясь на праздных гуляк, которые безразлично обходили нас стороной. Да и что они могли сказать нам? И что мы могли им ответить? Наш необычный кортеж, не спеша двигался мимо ярких, но холодных витрин магазинчиков и лавочек, пивных и ресторанов. Люда, ее подруга, которая тоже была в кресле, и я. Подруга вскоре попрощалась и свернула к санаторию им. Бурденко. А мы с Людой пошли своей дорогой.
«Господи, — думал я, — как же так, почему, один купается в золоте, а другой лишен необходимого? Почему именно такой тяжкий крест должна нести, эта милая девушка? Неисповедимы пути твои, Господи. Ведь купающиеся в золоте, зачастую, купаются во лжи и крови, не взирая ни на что. Не в состоянии уже слышать стон немощи и плач голодных детей, служат господину мира сего, без устали и зазрений совести. Но благо, власть этого господина не вечна. И однажды, эти два колеса злосчастной коляски преобразятся в белые крылья, и понесут эту скромную, трогательную девушку к тебе, Господи, в твои небесные сады, в твои лучезарные чертоги, и не будет больше печали и горестей, не будет больше слез отчаяния и боли от непонимания, циничных усмешек, предательства и равнодушия людского. Так пусть же не иссякнет терпение и надежда. Пусть не угаснет только любовь и вера… До конца…»
— Людмила, позвольте я прокачу вас с ветерком…
Я встал позади нее, взялся за две специальные ручки её кресла, и мы покатили по ночному городу, по аллеям и паркам, извилистым тропинкам, незнакомым улицам, площадям и скверам, смеясь и радуясь тому, что ночь еще вся впереди, как и жизнь, которая так прекрасна. Мы не выбирали маршрут. Даже не думали, куда нам направиться. Куда глаза глядели и сердце вело, туда и спешили. И вот мы минули песчаный холм, спускаясь ниже и ниже, чувствуя как взбалмошный ветер-гуляка взъерошил волосы. Вот колеса кресла и ноги мои увязли в песке, и, наконец, мы стоим у самого «коридора жизни» под таинственной и прекрасной бесконечностью южного звездного неба, дышим морем, слушаем его и выжидаем волну, нашу долгожданную волну. И никто из нас не знает, из каких же времён и далей спешит она к этим берегам. Сколько неба впитала она в себя. Сколько дельфинов благословило её на долгий путь к нашим ногам. И эта волна никогда не похожа на предыдущую, и она никогда не станет следующей. Каждая из них неповторима. Лишь одно незыблемо — она всегда твоя...
Сёстры
Так одиноко и грустно, но я не одна. Я не ждала никого, но, что за тень в углу?
— Как ты оказалась здесь?
— Я бываю в каждом доме, но узнают об этом лишь тогда, когда меня там уже нет.
— Кто ты?
— Тень разлуки.
— Зачем ты здесь?
— Для того чтобы ты поняла, что это именно я.
— Мне сейчас не до игр с тенями. Уходи...
— Слышишь стук?
— Да, но я не ожидала гостей, и эти звуки так тревожны…
— Когда стучатся в дверь — открой, однажды впустят и тебя. Отвори, ты всё поймёшь.
Так одиноко и грустно, но я не одна. Я не ждала никого. Но некто вошёл ко мне новой тенью.
— Моя сестра была у тебя. Иногда я прихожу вслед за ней. Сейчас именно тот случай.
— Зачем ты явилась?
— Что бы умереть.
— Кто ты?
