обогнала отчаянная старушка, лишь надвинул кепку на глаза. Да, езда с бабушкой всегда была чистым экстримом. Я обычно потел справа и вдавливал сандалии в пол каждый раз, когда она неслась с горы в гору, рассказывая что-то, не глядя пред собой, то и дело опасно перестраиваясь, непредсказуемо виляя и резко переключая передачи. Словно она за рулем бронетранспортера. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и мы сорвёмся в пропасть. Адреналин в эти мгновения едва не проливался в шортики. Но до сих пор мы доезжали целыми, а главное живыми. Быть может, после этого «аттракциона» некоторые из моих волос были уже седыми.
По дороге она с грустью поведала мне о Василии, ее втором муже, который очень плох и почти не встает с постели. И тут же подзадорила меня: «Андрюш, я тебя познакомлю с интересной соседкой, очень хорошей девочкой».
«Начинается, — подумал я, улыбнувшись. — Ох уж эти бабушки!»
Я разместился на втором этаже дома с видом на Английский парк. В ясную погоду с балкона можно было увидеть и Эльбрус. Деревянная лестница, густо обвитая виноградником, круто уходила вверх. Поднявшись по ступенькам, я очутился в комнате, где стоял огромный шкаф, плотно забитый литературой. «Тетушкино наследство». Тетушка в молодости училась в МГУ, коллекционировала книги и встречалась с Гагариным после его космического рандеву. По углам ютились старинные кресла, на стене — персидский ковер, у стены с ковром — кровать.
Мы поужинали. К столу поздороваться со мной вышел Василий. До ужаса тощий, небритый. Было видно, что человек серьёзно и давно болеет. Я встал из-за стола и, подойдя к нему, пожал холодную, крючковатую руку. Он утробным, поблекшим голосом поприветствовал меня и удалился вглубь дома. А я, уставший после дороги, взял ключ от второго этажа, поднялся в свои апартаменты, разделся, все еще покачиваясь, словно в вагоне, лег в постель и отключился.
О Кавказе сказано много, слишком много. Настолько, что вышеупомянутая фраза уже сама по себе избита. Однако каждый раз, приезжая сюда, вроде бы все уже увидев и изведав, продолжаешь восхищаться и открывать для себя по-новому этот удивительный край.
Утро обычно начиналось с того, что я, ещё погружённый в сон, но уже некрепкий, с прозрачными размытыми пятнами реальности, начинал ощущать тепло первых ласковых лучей, осторожно проникавших в комнату через небольшое окошко. Луч нежно касался моих голых пят и неторопливо скользил выше по восточному орнаменту ковра на стене. Это был верный признак того, что бабушка скоро придёт будить меня к завтраку. Я бодро вскакивал, стараясь опередить её, дабы не оказаться застигнутым в качестве сони, и выходил на балкон помолиться Богу и поздороваться с Эльбрусом. Свежесть солнечного утра и далёкий, но такой прекрасный, с розовым оттенком, снежный двуглавый красавец, своим верхним изгибом напоминавший полет фламинго, а также предвкушение замечательного, ничем не обременённого дня, приятно тонизировали и настраивали на позитив. После завтрака с явным оттенком перца я устанавливал раскладушку на крыше гаража, из которого бабушка выезжала на своём коньке-горбунке-жигулёнке на рынок торговать.
— Андрюша, отдыхай, читай, загорай, ничем себя не утруждай. — И через минуту: — Будет время, черешню обери, траву под черешнями выкоси, спили вон те кустики, ковер выбей и вымой. Обед — на плите. Если дядя Вася что-то попросит, дай ему. И как чаю попьешь, сахар, варенье, фрукты прячь в холодильник. Муравьев в этом году много. Так и норовят подсластиться. Если что, звони...
Над крышей спокойно раскачивалась и шелестела ветвистая крона старого грецкого дерева, будто приглашая передвинуть раскладушку в тень его. Но я хотел загореть. Начал с пятнадцати минут на солнце, дальше — двадцать, ну и так далее. Мы с отцом однажды взяли напрокат катамаран и, бороздя зелёную гладь местного водоёма, так сгорели, что спины покрылись волдырями, налитыми кровью, которые после лопались так, что майки снимали вместе с запёкшейся кожей. Но это было в детстве. Теперь я опытный солнечный купальщик, хотя пигментные пятна остались на спине навсегда.
Черешня напротив дома давно поспела. Соседские пацаны, проходя мимо, засматриваются на неё, но боятся меня и даже не пытаются лезть на дерево. И я выношу им из дому ведро с собранной по указанию бабушки ягодой и угощаю. Они удивлённо благодарят, набивая заветной черешней карманы и рты, и насыщаются. Но к вечеру я снова ловлю их жадные взгляды, устремлённые к верхушкам деревьев. Подзываю их и опять выношу ведёрко. Они спрашивают, недоумевая от моей беспричинной щедрости:
— Откуда вы?
— Из Беларуси.
— Тогда понятно, — смеются они и убегают.
А я закрываю глаза и вижу Полесского «бусла», который хлопает крыльями, поощряя мою черешневую благотворительность.
Из-за поворота появится дедушка Октай, в тюбетейке и с седой бородой. Он непременно тащит за собой тележку, как правило груженную чем-либо, и обязательно под завязку. Он приехал много лет назад из Баку, поселился по соседству и живет с тех пор, разводя коз, курей и прочую живность. Добрый кавказский старичок.
— Здравствуйте, дедушка Октай! — окликну я его сверху.
Он остановится, посмотрит по сторонам, и, не заметив меня в моей засаде, не спеша пойдёт дальше, а я, откинувшись на раскладушке, продолжу прием солнечных ванн. Через некоторое время он вновь будет проходить мимо, я спрошу, как настроение, как дела. А он оглянется и ответит, что все хорошо, и дела хороши, но меня опять не обнаружит. В третий раз я не выдержу и крикну ему: «Дедушка Октай, я тут, на гараже!» Он осторожно поднимет голову, будет долго щуриться, заметит меня и весело скажет: «Андрэй, это ты? А я думаю, кто это со мной разговаривает, не шайтан ли. Загораешь? Надолго приехал?» Мы поболтаем с ним немного ни о чем, и он покатит дальше, а я пойду обедать.
Когда же спокойный, ласковый вечер нежно ляжет на город, я направлюсь к источнику испить целебной воды и прогуляться. Перешагнув одним махом, точно Гулливер, через ручей «Капельный», убегающий под древнюю арку железнодорожного моста, я пойду сквозь тишину и зелень извилистых троп нижнего парка, безлюдного, старого, утопающего в обилии душистых трав и цветов, с медлящими улитками на смолистых ветвях елей, с многочисленными белками в кронах странных диковинных деревьев. Дальше вдоль пансионатов, санаториев, лечебниц, поглаживая по ходу аккуратные кусты можжевельника. Вдыхая полной грудью чистый воздух, я выйду к источнику. Там, на центральной аллее, разноцветной от курортников, где виртуозно играет на гитаре пожилой осетин, а говорливая грузинка продает «Чурчхелу», где приезжие неспешно прогуливаются со стаканчиками, в которых непременно шипит и пузырится целебный «Нарзан», я, у источника №17, утолю жажду настоящей минеральной водой. Ощущая, как в желудке начинается революция, с бурлением и бульканьем, я направлюсь выше, по аллее в центр города. Мне в который раз приглянется причудливость восточного узора на фасаде одного из старых домов. Минуя пестрые ряды уличных торговцев, книжный развал, я выйду на городскую площадь и, слушая музыку, ненадолго остановлюсь у фонтана. Зайду в кафе на углу и закажу чашку кофе. Симпатичная армянка, распознав во мне человека не местного, приветливо улыбнется. Промочив горло обжигающим крепким напитком я, слегка возбужденный, присяду на скамеечку перед фонтаном, и, как всегда, замечтаюсь, засмотрюсь, заслушаюсь. И нисколько не смутит меня пышный букет народностей, благоухающий на здешних улицах, не отвратит от себя человек, кем бы он ни был по национальности, окажись передо мной. Лишь бы свет добра в глазах. А как аппетитно запахнет ароматным дымом, что долетит до чутких ноздрей из местных шашлычных. Эти благовония нагонят слюну и каждый нос увлекут за собой, к жаровням, харчевням, где издавна искусно готовят «люля-кебаб», чахохбили, «суп-харчо», «купаты», «толму», «хапаму», «кву- дзырту», «туршу», всевозможные разновидности «бастурмы», «сациви», приправленный грецкими орехами и россыпью граната. Ибо готовят все эти чудные блюда люди со знанием дела, фантазией, а самое главное, с любовью. С молоком матери впитались в их кровь все тонкости и секреты приготовления мяса, сложных соусов, необычных гарниров. И каждый шампур они стараются сделать нежнее прежнего, и каждый бокал вина они наливают полнее. И ничто так не усластит обычный день этих гостеприимных, горячих, точно угли их жаровен, людей, как искренняя благодарность, восторг от их кулинарных изысков и радость заезжего гостя. И чем же откликнется сердце далекого чужеземца, но все же такого близкого брата, белоруса, в ответ на это проникновенное радушие, изысканный колорит, на такую благородную открытость. Разумеется, откликнется сердце любовью, уважением и искренним приглашением погостить и у нас. Угощу я кавказского,
