Когда приходят ангелы

под кроватью лежали алюминиевые костыли, по радио кто-то что-то шептал. Лучик солнца скользнул по ковру. Два кактуса на подоконнике, стопка макулатуры, люстра семидесятых годов...

— Ну, и что ты пришел, выпить у меня все равно нет, тебя, что, Лешка подослал?

— Да нет, что вы, я к вам в гости пришел, вы меня, наверное, не помните, мы с вами летом познакомились, утром, вы меня тогда папиросой угостили, под балконом. А Лешка, наверное, тот парень, который с вами по домофону гово­рил... так я с ним даже не знаком. Вы меня в гости приглашали, мол, будешь в наших краях...

Она: будто начала припоминать.

— Ну, раз ты не пьяница, а то как только пенсия, они тут как тут, тогда отга­дай загадку: «Два брюшка, четыре ушка?»

— Раиса Михайловна, вы мне эту загадку уже загадывали, и про женское имя тоже, давайте лучше побеседуем на какую-нибудь интересную тему!

— Где ты живешь, чем занимаешься и, извини, как тебя зовут?

— Живу неподалеку, занимаюсь творчеством, зовут Андреем.

— Поэт, что ли?

— Можно и так сказать.

— А ты суп варить умеешь?

— Да я вообще неплохо готовлю, с душой и фантазией подхожу к плите.

— Ну так свари мне суп, пожалуйста. Продукты есть, а сил нет.

— Я бы с удовольствием, но я к вам ненадолго сегодня, а в следующий раз пожалуйста...

— Так всегда, — разочаровалась она, — следующий раз не наступит ни­когда.

— Завтра утром, например, вас устроит?

— Во сколько? — обрадовалась она.

— К десяти приду.

— Буду очень ждать.

Мы еще некоторое время пообщались, сидя на диване и слушая радио. Она попросила рассказать что-нибудь необычное, интересное. И я поведал ей исто­рию о таинственном старике из «Нового жыцця». Выслушав меня, она как-то странно улыбнулась, будто хотела что-то сказать по поводу услышанного, но промолчала, а я не стал уточнять. Она в свою очередь нарисовала мне невеселый «натюрморт» своей жизни. Что долгое время была парализована, что после смер­ти мужа очень тяжело быть одной и, болея, слушать, как в абсолютной тишине капает вода из крана, отсчитывая долгие минуты, растягивая длинные часы, что жизнь бывает и не в радость, и что в молодости была так хороша и почти стала актрисой одного из столичных театров, а еще рассказала о Лешке и компании пьяниц, которые приходят скрасить ее одиночество, а сами клянчат деньги на выпивку, воруют продукты.

Я ей посоветовал, чтобы их даже на порог не пускала, хотя понимал, что в постоянном одиночестве и леший другом покажется. Иногда с трудом ей удается выбраться на улицу, но окружающие считают ее ненормальной, только потому, что она интересуется у незнакомых, как у них настроение и здоровы ли дети, а детей без спросу гладит по головке и желает счастья без повода. А нужен ли повод для того, чтобы пожелать человеку счастья, если это дела­ется искренне...

Мы распрощались. Я был тронут увиденным и услышанным. Перед самым выходом обратил внимание на большую фотографию в рамке, висевшую на сте­не в прихожей. Симпатичная притягательная девушка с пышной прической, какие не носят нынче, смотрела на меня ласково и в то же время уверенно, с долей иронии в едва уловимой улыбке. Это была Рая. Мне кажется, именно так называли ее воздыхатели. Она действительно была хороша собой.

— До завтра, — еле держась на ногах, простонала Раиса Михайловна, уловив все же мой интерес к фотографии, и, тяжело вздохнув, закрыла за мной дверь.

3

Я шел по вечернему городу в поисках любви. Я искал ее в парке, заглядывал за стекла неоновых витрин, всматривался в лица у газетного киоска, искал ее среди пассажиров маршрутного автобуса, у парадного входа в бассейн, рыскал по аллеям и даже прошелся возле милицейского участка. Мне казалось, что вот сейчас из-за поворота, прямо мне навстречу, легкой поступью, не отяжеленной земным притяжением, выплывет прекрасная незнакомка. Я возьму ее руку и при­ложу к своему лицу, закрыв глаза. Сердце забьется в бешеном ритме вскипевших страстей, и мы оторвемся от земли...

Но из-за поворота никто не вышел. Мы снова остались вдвоем. Я и дождь. Вернулся домой, разделся, принял душ. Принял его, сидя в позе лото­са. Горячие струи согрели мое тело, но не обогрели душу. Не хватало геро­ини этой ночи, этой жизни. Героиней этой ночи стала изжога. Накануне я пообедал в одном из местных заведений. Трапеза обошлась мне недорого. Что порадовало. Поначалу. Блины блестели заманчиво, как у бабушки в деревне, чебурек поражал величиной, этакий лапоть сорок пятого размера, горячий и с мясом. Несвижский салат всем своим пестрым видом наводил на мысль, что в Несвиже знают толк в салатах, коль хитрый рецепт его добрался до этих столь отдаленных от Несвижа мест.

— Что вам? — громом прогремела крупная, в белом колпаке «кормилица».

— Мне, пожалуйста, порцию блинов, чебурек и салат «Несвижский».

— Разогреть?

— Все, кроме салата, пожалуйста! — пошутил я.

Она заправски запустила мощную руку в продуктовый террариум и извлекла из него мой заказ, одарив бесплатными салфетками за счет заведения и стаканом розового киселя за счет моей сдачи. Я присел за крайний столик и принялся за чебурек. Старичок справа, настойчиво, по-молодецки топил ложку в щах, не забывая при этом зачерпнуть салата из квашеной капусты. Видимо, капустных щей ему было мало. Пара чумазых работяг, украдкой подмешав что-то в компот, потягивали по очереди через соломинку, принюхивая и при­кусывая хлебом. Ребятишки крошили на стол кекс, выбирая изюм. К концу обеда работяги уже лыка не вязали и, едва не цепляя столы, спотыкаясь, спи­кировали, на улицу.

Я пообедал и вышел вслед за ними, сытый и довольный. Через пару часов почувствовал некоторую тяжесть в области живота. Вскоре живот начало маг­нитить к земле. И вот теперь, сидя в позе лотоса в душе и мечтая о прекрас­ной незнакомке, я обнимал свое вздутое чрево и ощущал неистовую изжогу. Вспомнилась баллада о бесплатном сыре, которым закусила одна безалаберная мышь перед смертью. Как я понимаю, изжога в этом заведении — в нагрузку, в режиме сюрприза. С этими мыслями я уложил живот в постель и накрылся одеялом. Завтра я шеф-повар у Раисы Михайловны. Я ей таких сюрпризов не подкину. Уж порадую старушку своими кулинарными способностями, сварю ей «суп-рататуй».

Раиса Михайловна встретила меня в прекрасном настроении, с едва замет­ным румянцем на сухих щеках, в новых бурках «прощай молодость». Так она их назвала и вдруг засмеялась, будто девочка.

— Ну-с, где тут у вас холодильник? — спросил я, пройдя на кухню, где, к моему удивлению и разочарованию, на газовой плите в кастрюле что-то пыхтело и булькало. Я поднял крышку и убедился в том, что это, безусловно, суп.

— А как же «рататуй»? Раиса Михайловна, вы что же меня не дождались, мы договаривались, я настроился...

— Неужели ты думаешь, что я, хозяйка, позволила бы моему гостю зани­маться на кухне!

— Но я хотел сварить вам свой любимый «суп-рататуй».

— Спасибо за то, что ты готов был это сделать для меня, давай лучше сыгра­ем в шашки.

И мы принялись играть. Я не мастер, но, судя по результатам, наши силы были равны. Проигрывая, она восклицала детским голосом: «Ай, яй, яй». Звучало так необычно и забавно, что она казалась не бабушкой, а маленькой девочкой. Будто голос был не ее. Это странное несоответствие видимого с ощущаемым я уже испытывал в «Новым жыцці». Тогда был взгляд, теперь голос. Но я промол­чал, не стал ей говорить об этом. Когда ей удавалось обыграть меня, худенькой ручкой снять все мои шайбочки с игрового поля, она, всплеснув руками, закри­чала: «Уря-я-я-а!»

Хочу заметить, не «УРА», а именно «УРЯ-я-я».

Ее восторг веселил меня, мы смеялись вместе.

Я стал навещать ее время от времени, стараясь порадовать шоколадкой, све­жим лимоном, овощами с огорода. Порой ей становилось худо, она просила меня уйти, провожая с грустью в глазах. Как-то у двери она спросила: