Шурку поразила интонация, с которой была произнесена эта фраза. В ней звучало то ли пренебрежение, то ли еще что, но в таком тоне такие слова никак не могли быть адресованы старшему офицеру, да еще и такого ранга.
Тем временем за дверью послышался шум, и к величайшему Шуркиному удивлению из соседней комнаты вышел не кто иной, как полковник Чеботарев. Увидев Яницкого, он сначала удивленно раскрыл глаза, а потом, разглядев дикое одеяние, расхохотался.
— Шурик, откуда ты в таком виде?
— Из речки… — Яницкий показал скомканное белье и улыбнулся. — Эти черти к мешку не подпустили, чтоб переодеться. Испугались, что я оттуда шпалер[60] достану.
— Значит молодцы, — усмехнулся Чеботарев. — Службу знают.
Внимательно слушавший их капрал удовлетворенно покивал головой и быстро спросил:
— Пан полковник, так это тот человек, которого вы ждали?
— Тот самый, — повернулся к нему Чеботарев и со звонким щелчком положил на край стола золотую монету. — Это вам, чтоб было, на что встречу отметить…
При виде такой щедрости солдаты дружно щелкнули каблуками, а капрал довольно осклабился:
— Всегда до послуг пана…
Уже не слушая его, Чеботарев подхватил с пола мешки и провел Шурку в соседнюю комнату. Здесь был стол, пара стульев, и у стены стоял старый продавленный диван. Не говоря ни слова, полковник вытащил из-за дивана начатую бутылку водки, налил полный стакан и подал Яницкому.
— На, пей, путешественник…
Шурка залпом выпил, водка огнем прошлась по жилам, и почти сразу давившее его нервное напряжение начало понемногу отпускать. Скинув на пол ставшее почему-то колючим одеяло, Шурка развязал мешок и начал доставать сухую одежду.
Какое-то время Чеботарев внимательно следил за Яницким, потом, подтянув себе стул, сел и спросил:
— Ну, и где ж тебя носило, гусь лапчатый? Договорились же, если с рейдом не выйдет, сразу обратно…
Шурка наконец-то переоделся и плюхнулся на диван.
— А что, они вернулись уже?
— Ага, все кто смог… — хмыкнул Чеботарев и строго глянул на Шурку. — Так где же ты был? Я тебя, между прочим, неделю здесь жду. Всех солдат лично инструктировал, чтоб не подстрелили ненароком…
— Как где? — Шурка пожал плечами. — А ты куда меня посылал? Вот я сел в Максим[61] и поехал. За сокровищем…
— Что, неужели клад на месте был? — удивился Чеботарев.
— Держи карман… Сцапали меня мужички и в холодную.
— Ну и… — насторожился полковник.
— Что ну? Явился ко мне ночью некий Фрол, бывший камердинер барыни, и выпустил. А вот дальше самое интересное. Проводил за околицу и мешочек вручил, а в нем все, что наша барыня в подвал спрятала.
— Не может быть… — ахнул Чеботарев.
— Может. Еще привет барыне этот самый Фрол передал, а потом добавил, чтоб не обижалась, потому как все должно быть по справедливости: земля мужицкая, а вот чужого они не возьмут.
— Ах, ты ж мать твою!… Это ж надо!… — Чеботарев в сердцах .треснул по столу кулаком и, мотая головой, почти выкрикнул: — А ведь прав был наш Петр Аркадьевич[62]! Ах, как прав…
Последние двое суток, остававшихся до званого ужина, Тешевич вовсе не выходил из кабинета, а его «аэро» так и стоял в каретнике. Хеленку Алекс даже не пытался увидеть и, как ни странно, почти не вспоминал о ней. Словно все случившееся произошло не с ним и воспринималось отстраненно, не затрагивая ни чувств, ни душу.
Впрочем, порой, когда Тешевич ненароком замечал водворенный на старое место гуцульский плед, Алекса охватывал настоящий страх, и все его естество протестовало при мысли, что через недолгий срок в этом доме поселится незнакомая женщина, которую он должен будет считать женой и хозяйкой.
И каждый раз после такой вспышки неприятия Тешевич, еще сильнее понимая безвыходность своего положения, начинал вполголоса материть и себя самого, и ни в чем не повинного Пенжонека, и всю эту так по дурацки сложившуюся ситуацию…
Единственным, что кое-как мирило Тешевича с предстоящей свадьбой, было сознание возврата к чисто мужскому восприятию женщины, так неожиданно-бурно проявившееся гам, у тихой заводи. Как знать, может, и прав старичок-доктор, уверявший павшего духом Алекса, что все его неприятности — лишь затянувшаяся реакция души на выпавшие ему суровые испытания и именно Хеленка есть добрый знак наступающего выздоровления…
Но, как бы там ни было, в назначенный день, одетый по вечернему Тешевич, зажав самого себя в кулак, спустился в гостиную. Здесь его ждали расфуфыренный но такому случаю Пенжонек и Хеленка. Уже за накрытым столом, начав ничего не значащую беседу, Тешевич впервые посмотрел на девушку не мимоходом, а как на человека, которому по праву предстояло сидеть рядом с ним.
Держалась Хеленка ровно, и, глядя на ее свободно распущенные по плечам пышные волосы, скрепленные только налобной перевязью, Тешевич вынужден был признать, что выглядит она замечательно.
К тому же эта прическа в сочетании с вечерним туалетом делала ее гораздо старше, и Тешевич несколько успокоился. Потом возникла мысль, что Пенжонек уже наверняка все знает, и чтоб не затягивать ненужное ожидание, которое все равно ничего не могло изменить, Тешевич бросился как в омут:
— Пан Вацлав…
Так получилось, что впервые Тешевич обратился по имени к своему управляющему, и Пенжонек, мгновенно уловив перемену, изумленно посмотрел на хозяина.
— Пан Вацлав, — повторил Тешевич. — Я… Прошу руки вашей племянницы…
— Цо?… Цо пан мувив?… — от волнения Пенжонек заговорил по-польски.
— Пан Вацлав, я сделал панне Хелене предложение, и она его, к моей величайшей радости, приняла, — пояснил Тешевич.
На самом деле в этот момент пан Алекс ни радости, ни волнения конечно же не испытывал, но сейчас, глядя на растерявшегося Пенжонека, он против воли улыбнулся и добавил:
— Надеюсь, вы мне не откажете?
— Отказать?… Но она же приняла предложение… — опешил Пенжонек и повернулся к девушке: — Цо?… То есть правда?
— Так, дядя… — кивнула Хеленка и, бросив благодарный взгляд на Тешевича, опустила голову. — Я приняла предложение пана Алекса.
— Езус Мария… — бестолково засуетившийся Пенжонек в растерянности налил себе полный фужер водки и, выпив залпом, вдруг погрозил Хеленке пальцем. — У-у-у… Вылитая маменька! И хоть бы полсловечка…
— Дядя… — Хеленка осторожно тронула Пенжонека за рукав. — Пан Алекс ждет…
— Ах, господи ж, боже мой… — Пенжонек наконец-то вспомнил русский язык. — Да конечно же, конечно! Пан Алекс, вы простите меня, старика… Но я и подумать не смел… Нет, вру… Немножко я думал… Но совсем немножко. И чтоб так сразу… И когда договорились? Ах, молодежь, молодежь…
Пенжонек подозрительно сморщился, пустил радостную слезу, зачем-то покрутил в пальцах пустой фужер и, посмотрев еще раз на Хеленку, наконец-то сказал:
— Ну раз уж вы все решили, то… В общем, счастья вам!
После званого ужина Тешевич почувствовал странное облегчение. В любом случае решение было принято, а как будет дальше, он просто не задумывался. Тем более что в вопросе о свадьбе и Пенжонек, и Хеленка проявили полное понимание, отказавшись и от широкой огласки, и от громкого застолья.
Но позже, когда Пенжонек, забрав Хеленку, уехал продавать дом, чтобы вернуться с полным
