таких бумаг, где Хрущев просил резко увеличить расстрельную квоту, мотивируя это усилием бдительности по отношению к враждебным элементам, Сталин написал резолюцию: «Уймись, дурак!».
На одном из заседаний Политбюро, касаясь уроков Великой Отечественной войны, вождь прямо заявил, что в стране не было столько внутренних врагов, как считалось и докладывалось ранее, и что с затронутым вопросом следует разобраться. Хрущев после этого долго не мог успокоиться, решив, что Сталин получил компрометирующую его информацию. К счастью для Никиты Сергеевича, тема не получила дальнейшего развития.
Берия была известна и неблаговидная роль, которую простой доброжелательный с виду «Микита» сыграл в так называемом «ленинградском деле». Тогда, в 1949 году, Сталин перевел его с Украины в Москву. В телефонном разговоре вождь сказал о неблагополучном положении в московской и ленинградской партийной организациях, где был раскрыт заговор, и поручил ему навести там порядок. Помимо руководства столичной партийной организацией Хрущеву поручалось и курирование деятельности спецслужб, раскручивавших уголовные дела в отношении секретаря ЦК, бывшего руководителя ленинградской партийной организации А. Кузнецова и члена Политбюро, председателя Госплана Н. Вознесенского, Оба они были выдвиженцами Сталина и пользовались его особыми симпатиями, что вызвало неприязнь к ним завистливого Хрущева. Более того, их, как представителей более молодого поколения, хорошо показавших себя на ответственной работе, прочили на самые высшие партийные и государственные посты.
Следует, однако, отметить, что «ленинградское дело» было по-настоящему серьезное. Речь шла не только об авторитете партийного и государственного руководства, но и о безопасности страны. Вознесенскому, умышленно скорректировавшему государственный план ради облегчения себе жизни и в угоду благополучным показателям, инкриминировали «обман партии и государства». Кузнецова, переведенного из Ленинграда в Москву на более высокий пост, обвинили в «перетягивании» на руководящие должности «своих» людей, а также попытках создания отдельной компартии России и переносу столицы РСФСР в Ленинград. По мнению Сталина, это неизбежно привело бы к расшатыванию основы союзных структур.
Кроме того, и Вознесенский, и Кузнецов фактически солидаризировались с намерениями группы ленинградских руководителей, узнавших о тяжелой болезни Сталина, поставить их, своих московских друзей и покровителей, во главе партии и союзного правительства в обход существовавших тогда партийных и советских процедур. В группу входили первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии Попков, Председатель Совета Министров РСФСР Родионов и второй секретарь Ленинградского горкома партии Капустин, завербованный, как оказалось, британской разведкой во время своей поездки в Лондон. Они откровенно давали понять Вознесенскому и Кузнецову, что готовы поддерживать их во всем, рассчитывая естественно, на ответные услуги. Обман партии и государства, получивший емкое название «очковтирательство» и окружение себя бездарными, но преданными людьми, «мастерами по восхвалению своих шефов», по выражению Сталина, приравнивались им к тягчайшему государственному преступлению.
Впоследствии все эти болезненные, мелкобуржуазные по ленинско-сталинской терминологии, явления внесли свой вклад в разложение партийно-государственной элиты и подготовку почвы для капиталистической реставрации: Вот выдержка из воспоминаний Шепилова, бывшего члена партийно- государственного руководства 50-х годов, одного из соратников Хрущева, хорошо знакомого с его стилем работы:
«Идейно-теоретический, деловой уровень и нравственный облик кадров, причастных у управлению страной, по сравнению с прошлым (имеется в виду сталинское время. — ВД), снижался, ибо подбор и расстановка людей производилась по образу и подобию, по вкусам и прихотям Хрущева. Однако дело не только в выборе тех или иных людей. Сама по себе система подбора работников не по деловым и моральным качествам, а по принципу «личного знакомства», «своих людей» — губительна для партии и государства. Ответственное лицо, поставленное на этот пост потому, что он «свой человек», практикует ту же систему, тоже подбирает «своих людей». И так идет дело по вертикали и по горизонтали. В результате вокруг каждого высокопоставленного работника образуется артель «своих людей» — «рязанских», «тамбовских», «украинских», «наркомпромтяжовских» — подобранных по месту жительства или по ведомству прежней работы совместно с высоким начальником. В такой артели неизбежно складывается система круговой поруки, кругового поощрения и кругового восхваления. Никакая критическая волна снизу не в состоянии прорвать плотную оборону из «своих людей» вокруг высокопоставленного лица. В результате такое лицо, его работа оказываются вне критики и контроля».
И в настоящее время актуально звучат предупреждения о том, что «теплая артель личных друзей», подобранная по принципу преданности своему шефу, неизбежно подорвет эффективность управления страной и доверие народа к ее руководству. Можно ли было предположить, насколько пророческими, убийственно точными окажутся эти слова через несколько десятилетий уже в новой, буржуазной России, — и что из Ленинграда, переименованного в Санкт-Петербург, потянется в Москву, теперь уже совершенно беспрепятственно, длинная вереница «своих» людей, расставляемых на все сколько-нибудь значащие государственные и хозяйственные посты…
У Сталина, конечно же, тоже были свои протеже, но он подбирал их исключительно по реальным заслугам и деловым качествам. Да и попасть в их число не значило обеспечить себе гарантированное место в верхних эшелонах. Скорее наоборот. Сталин как убежденный коммунист и «твердокаменный» большевик, закаленный долгими годами непримиримой борьбы с чуждыми партии веяниями, не остановился перед принятием суровых мер по отношению к своим выдвиженцам, которых в прошлом сам же не раз ставил в пример.
Того же Вознесенского он ценил за прямой и твердый характер, умение резать «правду-матку», не обращая внимания, понравится ли это кому или нет. Но выдвиженцам вождя ничего не прощалось, напротив, спрос был гораздо жестче. И потому, убедившись после нескольких бесед с Вознесенским и Кузнецовым, в присутствии других членов Политбюро, в их непосредственной вине, дал санкцию на их арест и суд, которую поддержал и Маленков, первоначально защищавший Кузнецова. Хрущев, естественно, не жалел сильных выражений, осуждая очковтирательство и групповщину ленинградской группы. Позже, правда, получив единоличную власть, он сам станет, как уже говорилось, на этот путь и в куда больших масштабах, окружая себя поддакивалами и подхалимами, пуская пыль в глаза липовыми цифрами и обещаниями. Но в тот период, разносно обличая «групповщину» ленинградцев, он был одним из самых твердых и принципиальных….
От Никиты Сергеевича, направлявшего, по сути, работу следствия, зависело многое, в том числе и окончательный приговор, и он сделал все, чтобы этот приговор был максимально суровым. Когда ему передали сталинское указание не приводить в исполнение вынесенный Вознесенскому смертный приговор и даже, более того, позаботиться о его устройстве на хозяйственную работу в каком-нибудь сибирском городе подальше от Москвы, не спешил это поручение выполнять. А когда узнал, что Вознесенский умер от переохлаждения в неотапливаемом пересыльном вагоне, не стал докладывать об этом Сталину. И потому буквально окаменел, когда на одном из заседаний Политбюро вождь как бы невзначай спросил, а чем занимается сейчас Вознесенский. К счастью, он не стал ждать ответа и перешел к другому вопросу. Сталин уже был сильно утомлен, сказывались и возраст, и болезни, — и, главное, постоянный практически круглосуточный изматывающий труд, где вождь не делал себе никаких поблажек и снисхождений. Продолжая в целом грамотно руководить огромной страной, он уже начинал кое-что забывать, чего не случалось раннее, его контроль за данными поручениями и обещаниями подчиненных заметно ослабевал, и это спасло Хрущева. Но Берия-то все знал. Он слышал сталинский вопрос, но сделал вид, что его не было. Он также испытывал неприязнь к Вознесенскому и решил не подставлять Хрущева, ссориться с ним у него не было никакого резона…
Никита Сергеевич боялся и ненавидел Сталина. Главным образом потому, что понимал его полное превосходство и не мог простить постоянных и унизительных выговоров и взбучек, которые Хрущев получал от вождя постоянно и справедливость которых он вынужден был в душе признавать. Еще более угнетало то, что он был обязан Сталину всем. И хотя на руководящую партийную работу Никиту Сергеевича выдвинул близкий в тот период к вождю Лазарь Моисеевич Каганович, в чем потом, на закате своей карьеры горько
