— Были вроде. Посмотрю.
— Возьми, чтобы стебли не мять. И сумки какие-нибудь нужны.
— Хозяйственные подойдут?
— Авоськи?
— Нет, из ткани. Непрозрачные. Две. Большие.
Двадцать пять отборных букетов переночевали в болоте, а на следующий день были бережно завернуты в полиэтиленовую пленку и упакованы в черные нейлоновые сумки.
Мы прогулялись до следующей остановки, дабы не попасться на глаза односельчанам — донесут родителям тут же, — и благополучно сели на автобус на 72-м километре.
Однажды мы уже удирали без спроса в Москву — на концерт. На набережной перед университетом проходил фестиваль «Рок на теплоходе» — у берега на якорь стало судно, и с палубы выступали Кинчев, Гребенщиков и другие кумиры старшеклассников. Халявный сейшн, ну просто нельзя не пойти. Я долго думала, в чем. Ничего соответствующего формату в гардеробе, на мой взгляд, не было. Разве что странные (скорее ugly, чем strange) светло-зеленые кожаные кеды с белыми шнурками и окольцовками дырок. Я посмотрела на кеды и вспомнила, что у мамы есть совершенно замечательный пиджак букле примерно такого же цвета. Только поярче. Ее любимый, кстати. И вообще самый лучший.
Концерт был днем, мама в это время поливала огурцы на огороде, и я рассчитала, что, если извлеку из гардероба на шесть часов сюртучок, а потом верну обратно, никто ничего не заметит. Тем более что мать на грядках обычно залипала на весь день.
Спинжак был 50-го размера, а я 42-го. Рукава, чтобы не болтались, я подкрутила внутрь и подколола булавками. Примерила, посмотрела на себя в зеркало. Получилось совершенно рок-н-ролльно. Так и горлопанила на набережной и отплясывала твист у кромки воды.
Вернулась я вовремя. Мама еще канифолила грядки. Я открепила булавки, разгладила рукава пиджака и даже почистила его щеточкой. Никто бы ничего не заметил, если бы не уроды репортеры.
Вечером после трудов праведных мама присела к голубому экрану и нажала на кнопочку. Шли новости культурной жизни столицы. Вдруг тетя с микрофоном исчезла, мелькнула река, теплоход, шпиль универа… — и камера дала крупный план с танцующей твист тинейджер-герл в мешкообразном бирюзовом пиджаке.
В первую минуту мама дар речи потеряла. Оператор тем временем успел показать Кинчева, музыкантов, общий план с беснующимися фанатами и опять вернулся к яркому пиджаку.
— Так, — сказала мама. — Паш, где у нас самый толстый ремень?
Нет, про ремень она на самом деле ничего не сказала, потому что в четырнадцать меня уже никто не трогал, после того как на очередное «жопу надеру» я тихо, но твердо ответила «ручку отшибешь» и угрожающе двинулась на маму — а она испугалась. Честно говоря, я уже не помню, что именно она произнесла после той передачи. Наверное, «будешь наказана», что же еще, — и дальше срок в зависимости от ужасности деяния.
Ярославский вокзал напоминал растревоженный улей. Суета, толкотня, все бегут с тележками, рюкзаками — дачный сезон. Мы обошли здание вокруг и увидели цветочниц — они выстроились под табло с расписанием у входа в кассовый зал и дальше, вдоль кооперативных киосков. Мы встали в середину ряда, между дедком с пышной седой бородой и накрашенной пергидрольной бабенцией.
— Вместо бабушки сегодня, помогаем, — на всякий случай сказала я соседям.
Никто не возражал.
— Девочки, сколько стоят ваши цветы? — Женщина сунула деньги, схватила букет и побежала на электричку. И дело пошло.
Тяжело держать руку на весу три часа кряду. Даже если чередовать. И не передохнешь — как тогда товар увидят?
Через некоторое время мы поняли, что лучше пойдут не букеты, а цветы поштучно. Придумали цену: десять копеек за тюльпан и пятнадцать за нарцисс. Брали неплохо, но все равно мы не продали и половины того, что взяли с собой. Оставшиеся цветы мы просто раздарили — не везти же обратно.
Подсчитали выручку. Почти семь рублей на двоих.
— Пойдем в «Московский», — предложила Танька.
В подземном переходе играл баянист. Я удивилась, какая тут хорошая акустика. Звуки летели вверх и вдаль, отражаясь от облицованных кафелем стен. Сразу захотелось что-нибудь спеть. Например, «Увял цветок» Рахманинова. Но это непросто, там сложная партия.
Под марш «Прощание славянки» мы вышли к универмагу.
— Мне подводка для глаз нужна и черная тушь, — сказала я.
— А мне помада и карты. Старая колода врать начала. Ерунда какая-то выходит, вообще ничего не сбывается.
Гадала Танька отменно. Ее бабушка научила — тройное цыганское гадание. Я сама сколько раз обращалась за советом к оракулу божественной колоды. Свидания и любовные разговоры, подарки и встречи, ссоры и предательства, поездки и другие важные события (набор которых, впрочем, был у карт невелик) сбывались с потрясающей точностью. А расклад «вызовут — не вызовут к доске» вообще ни разу не подвел.
— Посидеть на них не пробовала?
— Весь зад отсидела. Врут, и все. Обиделись, может, на что… Да ну их на фиг. Новые куплю.
Колоду карт атласных игральных в тридцать шесть листов мы нашли в галантерейном отделе среди расчесок, мыльниц и пряжи. Там же я купила черный карандаш для век и коробочку туши-«плевалки». Оставалась помада. Капустнова уже с четверть часа нависала над витриной и никак не могла выбрать тон.
— Розовый возьми.
— Какой-то он морковный.
— А если этот?
— Слишком темный.
— Может, бесцветную? Или блеск?
— Ладно, пойдем. Я на улице еще в палатках посмотрю. Или в переходе.
Пока мы глазели на витрины, баянист ушел. Зато появилась цыганка и торговала на его месте косметикой.
— Бери, дочка, хорошая помада, — она сразу разгадала Танькин интерес. — Перламутровую возьми — самая модная. Вот, тебе подойдет.
Она слегка мазнула по запястью. Тон действительно был очень красивый. Теплый оттенок кораллового нежно переливался в электрическом освещении.
— Сколько?
— Полтора рубля.
— У меня столько нет…
— А сколько есть?
Танька пересчитала мелочь, и оказалось рубль десять.
— А у подружки?
— Только двадцать пять копеек. Остальное на дорогу.
— Ладно, давайте что есть.
Цыганка вкрутила помаду в футляр, надела крышечку и протянула Таньке.
— Будем еще торговать? — спросила Капустнова на обратном пути.
— Не знаю… Может, потом как-нибудь. Я еле простояла эти три часа.
В школу Танька пришла с перламутровыми губами. А я со стрелками и густыми кукольными ресницами. Но долго красоваться не пришлось. На первой же перемене нас отловила директриса и повела в туалет умываться.
— Я все равно потом опять накрашусь, — огрызнулась Танька.
— После уроков делайте что хотите.
Однако исполнить угрозу Капустновой не довелось. К концу занятий губы покраснели, распухли…
