– Кто?
– Курбебесс.
Шлеп!
– Ах, мой друг, что это была за оплеуха!.. Сколько ни было у меня любовных похождений, а такой я никогда не получал. Паола срывается с места. Но до четырех часов – ни одного поезда. А в это время изменник катит с молодой женой по Парижско-Лионско-Марсельской железной дороге в Италию. Паола в исступлении – и ну кусаться, и ну царапаться, и ну тузить меня, а я возьми да и запри дверь на ключ!.. Потом в меня полетела посуда, а в конце концов с Паолой приключился страшный нервный припадок. В пять часов ее укладывают в постель, дежурят около нее, а я, весь в царапинах, как будто только что выскочил из тернового куста, бегу за врачом в Орсе… В таких случаях, точно так же как на дуэли, необходимо иметь под рукой врача. Солоно мне тогда пришлось: бежать на голодное брюхо, по дикой жаре!.. Поздним вечером я привел наконец врача… Подходим к трактиру, слышим шум толпы, под окнами народ… Царь небесный! Она покончила с собой? Кого-нибудь убила? От Морна скорей этого можно было ожидать… Пускаюсь рысью – и что же я вижу?.. Балкон украшен венецианскими фонариками, певичка уже успокоилась и, во всем своем великолепии, завернувшись в знамя, на празднике империи во все горло распевает «Марсельезу», а народ внизу рукоплещет ей. Так кончилась, мой мальчик, связь Курбебесса. Нельзя сказать, чтобы она оборвалась сразу. После того как ты десять лет пробыл в рабстве, некоторое время не мешает быть начеку. Но все-таки самый страшный удар я принял на себя и, если хочешь, приму еще один такой удар ради тебя.
– Ах, дядюшка, Фанни – совсем другой породы!
– А, чепуха! – сказал Сезер и, открыв пачку папирос и поднеся ее к уху, чтобы удостовериться, не отсырел ли табак, добавил: – Не ты первый ее бросаешь…
– Да, это верно…
Теперь Жан с радостью ухватился за это обстоятельство, которое так его мучило всего лишь несколько месяцев тому назад. Вообще дядюшка и его смешной рассказ несколько успокоили Жана, но его душа не мирилась с ложью, с двойным обманом, тянувшимся уже не один месяц, с двойной игрой, – дальше так продолжаться не может, да и чего еще ждать?
– Ну, так что же ты надумал?..
Жан бился в силках сомнений, а тем временем член совета по охране поглаживал бороду, изображал на своем лице улыбку, принимал величественные позы, приосанивался, затем небрежным тоном спросил:
– Он живет неподалеку?
– Кто?
– Скульптор Каудаль, – ведь ты советовал заказать бюст ему… Хорошо бы пойти к нему вдвоем и сторговаться…
Каудаль, отчаянный скряга несмотря на всю свою знаменитость, так и не расстался с мастерской на улице Асса, где он одержал первые победы. Дорогой Сезер расспрашивал Жана, сколь велики художественные достоинства работ Каудаля: он-то, мол, понимает, что Каудаль – величина, но дело в том, что членам совета хочется, чтобы это было из ряду вон.
– Не беспокойтесь, дядюшка! Уж если Каудаль согласится…
И Жан пошел перечислять звания и отличия скульптора: академик, награжден орденом Почетного легиона, уйма иностранных орденов. Балбес выпучил глаза:
– И вы с ним друзья?
– Еще какие!
– Вот что значит Париж!.. Тут легко заводить приятные знакомства.
Госсену, однако, стыдновато было признаться, что Каудаль – бывший любовник Фанни и что это она познакомила их. Сезер словно угадал его мысли:
– «Сафо», которая у нас в Кастле, это его работа?.. Стало быть, он знает твою любовницу, – не поможет ли он тебе порвать с ней? Академия, Почетный легион – на женщину это все действует…
Жан ничего ему не ответил, – быть может, он и сам призадумался, не воспользоваться ли ему влиянием первого возлюбленного Фанни.
А дядюшка продолжал с добродушным смешком:
– Кстати, ты знаешь, бронзовый отливок уже не стоит в кабинете твоего отца… Когда Дивонна узнала, когда я имел неосторожность сказать ей, что это твоя любовница, она решила убрать его оттуда… Принимая во внимание упрямство консула, его нелюбовь к малейшим перестановкам, да еще при условии, чтобы он ничего не заподозрил, это было не так-то просто… Ну, уж если женщина… Дивонна так ловко действовала, что теперь на камине у твоего отца красуется господин Тьер, а бедная Сафо валяется в пыли в Комнате Ветров вместе со ржавыми каминными решетками и старинной мебелью. Кроме того, ей здорово досталось при переносе: пострадала прическа и отбита лира. Наверно, это Дивонна по злобе.
Они пришли на улицу Асса. Скромный, труженический вид этого города художников, этих мастерских с широкими, как ворота сараев, дверями, на которых значились номера мастерских, всеми окнами выходивших на длинные дворы, в самой глубине коих стояли казарменного типа школьные здания, откуда беспрерывно доносилось монотонное чтение, заставил президента обводнителей вновь усомниться, так ли уж талантлив человек, занимающий столь убогое помещение. Но, войдя к Каудалю, он сразу понял, с кем имеет дело.
– Ни за сто тысяч франков, ни за миллион!.. – завопил скульптор при первых же словах Жана и, не без труда подняв свое громоздкое тело с дивана, на котором он валялся среди беспорядка неприбранной мастерской, продолжал: – Ага! Бюст!.. Прекрасно!.. А теперь смотрите сюда. Видите эту груду мелких кусков гипса?.. Это я только что ударом молотка разбил фигуру, которая должна была быть выставлена в Салоне… Вот что значит для меня скульптура, и какой бы интерес ни представляла физиономия господина… господина?..
– Госсена д'Арменди… президента…
Дядюшка начал перечислять свои титулы, но уж больно много их у него было, – Каудаль прервал его и заговорил с Жаном:
– Посмотрите на меня, Госсен… Как по-вашему, очень я постарел?..
Да, он не выглядел моложе своих лет при свете, падавшем сверху на складки, впалости и пятна его помятого, усталого лица, на его львиную гриву с пролысинами, как на старом ковре, на отвислые, дряблые щеки, на усы как будто бы из металла, с которого соскребли позолоту, – Каудаль уже не видел смысла в том, чтобы завивать их и красить… Зачем?.. Юная натурщица Кузинар от него ушла.
– Да, голубчик, ушла с моим формовщиком – грубое животное, но ему только двадцать лет!..
Он произнес эти слова со злобной иронией и отшвырнул ногой скамейку, которая стояла у него на дороге и мешала ходить из угла в угол. Остановившись перед зеркалом в медной оправе, висевшим над диваном, он состроил отвратительную гримасу.
– Какой же я урод, какая же я развалина! Свислости, подгрудок, как у старой коровы!..
Он схватил себя за шею и комически-жалобным тоном прозорливого старика, оплакивающего свою красоту, проговорил:
– А ведь на будущий год я горько пожалею, что я уже не такой, как сейчас!..
Дядюшка был огорошен. Вот так академик! Сам себе показывает язык, выбалтывает всю подноготную своих интрижек! Значит, ненормальных можно найти везде, даже в Академии. Восторг Сезера перед великим человеком умерялся сочувствием к его слабостям.
– Ну, а как Фанни?.. Вы все еще в Шавиле?..
Внезапно утихнув, Каудаль сел рядом с Жаном и фамильярно хлопнул его по плечу.
– Ах, бедная Фанни! Нам недолго осталось жить вместе…
– Вы уезжаете?
– Да, скоро… И еще до отъезда женюсь… Я вынужден оставить ее.
Скульптор засмеялся злорадным смехом.
– Браво! Я удовлетворен… Отомсти за нас, мальчик, отомсти этим мерзавкам. Бросай их, обманывай – пусть негодяйки поплачут! Все равно тебе не причинить им столько зла, сколько они причиняют мужчинам.
Дядя Сезер торжествовал:
– Вот видишь! Господин Каудаль совсем не так мрачно смотрит на вещи… Можете себе представить: этот младенец… Его удерживает страх, что она покончит с собой!
