О. В. Творогова. Подытоживает свои рассуждения он следующим образом: «Словом, если «Велесова книга» — произведение XIX — XX вв., то трудно назвать более вероятных её авторов, чем А. И. Сулакадзев и Ю. П. Миролюбов. Вероятнее всего, первый создал лишь несколько дощечек, найденных впоследствии Ф. А. Изенбеком. Основную же часть работы выполнил второй. А выполнив, уже не переделывал даже неопубликованную часть текста, предпочитая сочинять (или перерабатывать) всё новые «сказы». Работу над «Велесовой книгой» Ю. П. Миролюбов, вероятно, завершил между 1952 г. (когда он ещё не решался ссылаться на неё в «Риг-Веде и язычестве») и 1954 г. (когда в сказах Захарихи появляется мотив связи русов с Троей, в «Велесовой книге» отсутствующий)» (II, 28; 208). Здесь даже расхождения между произведениями Миролюбова и «Книгой Велеса» обращены в пользу критиков её подлинности.
Что же можно ответить на эти аргументы? Попытаемся дать своё объяснение изложенным фактам. Прежде всего коснёмся несовпадений данных в произведениях Миролюбова и «Книге Велеса». В принципе в этом нет ничего удивительного. У Юрия Петровича могли быть и другие данные для его построений. Он ведь читал очень много исторической литературы. А значительная часть из того, о чём говорил он, С. Лесной, А. А. Куренков, в принципе не ново. Концепции, значительно удревняющие историю славян, отождествляющие их со скифами, сарматами или киммерийцами, создавались ещё в XVII — XVIII веках. Их авторами были Орбини, Стрыйковский, Татищев, Ломоносов. Определённой базой могли послужить и этнографические наблюдения Ю. П. Миролюбова (к вопросу о них мы вернёмся несколько ниже). Основываясь на последних, он мог строить догадки, делать предположения. Именно характер предположения, и не более, носят его слова о приходе славян в Европу в качестве авангарда ассирийской армии.
Вполне естественно и то, что ссылки Миролюбова на «Книгу Велеса» в его произведениях весьма скупы. Хотя, повторим, присутствуют они буквально с первого произведения («Ригведа и язычество»). Как можно широко ссылаться на источник, который учёные не признают, делать на основании его какие-то построения? Ведь в 1952 году, когда «Ригведа и язычество» писалась, и речи не было о каких-то публикациях. Зато памятно Юрию Петровичу было довоенное фиаско (его и Изенбека) попыток привлечь к дощечкам внимание учёных. И уж совсем свежим воспоминанием было молчание Русского музея в Сан- Франциско, куда в 1948 году он отправил письмо с кратким сообщением о дощечках. Да, в «Ригведе и язычестве» он не выдерживает и упоминает о них, даже цитирует небольшой участок текста. Но не более. А кто бы на его месте поступил иначе? Пожалуй, никто.
Последующие произведения, включая и «Русский языческий фольклор: очерки быта и нравов» (мы всё-таки более склонны относить его создание к 1954 году, а не к концу 1953 года, как это делает О. В. Творогов), писались тогда, когда дощечками заинтересовались, в том числе и профессиональный учёный, «этимологист» А. А. Кур, материалы о них начали печатать. И Юрий Петрович, если можно так выразиться, осмелел: ссылки на дощечки становятся более частыми, но широкого масштаба так никогда и не принимают. Почему? Причин две. Во-первых, Миролюбов текст дощечек полностью никогда не понимал («не понял их интегрально», как говорил он сам) (II, 11; 241, 288). Во-вторых, он считал неэтичным для себя комментировать подробно своё открытие, тем более, вызывающее сомнение учёных (II, 28; 195). В одном из своих произведений он прямо говорит об обеих этих причинах, объединяя их буквально в одном предложении: «…Серьёзное изучение как языка Дощек, так и их содержания, исторического значения или религиозного, вероятно, придёт значительно позже, когда улягутся страсти… Это отнюдь не является отрицанием Дощек, ибо мы уверены, что они будут в будущем признаны весьма важными, но мы хотим лишь заявить, что
И надо признать, что это подход настоящего учёного, хотя в области истории и филологии Ю. П. Миролюбов был любителем, что и сам неоднократно признавал.
На наш взгляд, такие объяснения вполне удовлетворительны. И, придерживаясь их, совсем не обязательно становиться на точку зрения того, что «Велесова книга» — это фальсификат.
Сложнее разобраться с совпадениями «Книги Велеса» и этнографических данных, приводимых Ю. П. Миролюбовым. Тут, как кажется на первый взгляд, все сто процентов против подлинности «Дощьек Изенбека». Но это только на первый взгляд.
Вся проблема в том, что этнографические материалы Ю. П. Миролюбова, так же как и «Книга Велеса», считаются сфальсифицированными. И надо признать, что Юрий Петрович отчасти в этом виноват сам. Много тумана напустили публиковавшиеся им «Сказы».
Здесь, как представляется, необходимо выделить два уровня проблемы. Первый — могла ли существовать на юге России и в Украине в конце XIX — начале XX века богатейшая народная традиция, некоторые данные из которой почерпнул Ю. П. Миролюбов? Второй — что представляют собой опубликованные им «Сказы» (Захарихи, Прабы Варвары, кобзаря Олексы и других)? Ибо, скажем сразу, сказы эти не есть народная традиция как таковая. Но обо всём по порядку.
Богатейшая традиция существовать в то время могла. Из неё Ю. П. Миролюбов мог узнать как подробности быта далёких предков русских и украинцев (жизнь в степи, занятие скотоводством), так и элементы дохристианской веры (Явь, Правь, Навь, Триглавы, Даждьбог, Вышний и т. д.). В этом нет ничего невозможного. Помнили же ещё в XIX веке белорусские крестьяне о Перуне и Яриле, совершали в их честь обряды (кстати, зафиксировавшего это этнографа Шпилевского (Древлянского) объявили фальсификатором!) (II, 28; 196). В том же веке северорусские крестьяне помнили о Мокоши. На Киевщине хранили память даже о скифском царе Перепете. На Волыни уже в 1965 году были записаны песни о Даждьбоге (II, 28; 201, 202). Совсем не лишне будет вспомнить и об открытии большого пласта северных былин А. Ф. Гильфердингом. В 1873 году он издал 318 былинных текстов ранее не известных под названием «Онежские былины». Свыше трёхсот былин — это не одна, не две, не десять. Это — богатейшая традиция. И до 70х годов XIX века об этой традиции ничего не было известно. А обрядовые песни и моления болгар- помаков, собранные С. И. Верковичем и опубликованные им в 70—80х годах XIX века под общим наименованием «Веда славян» (двухтомник), также богатейшая традиция, да ещё дающая много новых, ранее не известных данных по религии и мифологии славян (II, 11; 385–397), (II, 8; 14–15), (II,10; 15). И также до 70х годов XIX века о ней никто не знал. Да по большому счёту почти никто не знает и сейчас, ибо книга С. И. Верковича предана забвению. А зря!
Но скептики приводят и другой аргумент: эта богатейшая традиция не зафиксирована никем и никогда, кроме самого Ю. П. Миролюбова, ей нет аналогий в материалах других собирателей. «Слишком много “сенсаций” на “единицу площади”», которые нигде более не профигурировали (II, 28; 195–196). Ведь легенды о Перуне зафиксированы не только в Белоруссии, но и на Новгородчине и в Запорожье разными собирателями и в разное время. Волынская песнь о Даждьбоге в 1970 году записана также в Тернопольской области (II, 28; 202). Всё это так. Своеобразный «дубляж», «перекличка» этнографических материалов, собранных в разных местах, в разное время и разными этнографами и фольклористами, должны существовать. Но то, что этой «переклички» нет у материалов Ю. П. Миролюбова, верно лишь отчасти. Если брать приводимые им «Сказы» целиком, в законченном виде, то да, они более нигде не зафиксированы. Но всё дело в том, что сказы эти, как мы отметили, не являются народной традицией как таковой. Что же это? Настало время поговорить о втором уровне проблемы.
Публикации «Сказов Захарихи», а также сказов прабки Варвары, кобзаря Олексы и других Ю. П. Миролюбов начал в «Жар-птице», когда увидел, что публикации во многом непонятных текстов дощечек «утяжеляют» журнал. Язык сказов в общем понятен, их чтение более занимательно. Но они ни в коем случае не являются фольклорным источником, как это понимается в современной фольклористике. В XIX веке существовал такой жанр народной литературы: грамотеи из народа, часто беря какие-то действительно древние, традиционные сюжеты, образы, персонажи, придумывали на их основе что-то своё. При этом использовались и прочитанные этими грамотеями книги. В принципе фольклорная основа могла отсутствовать и вовсе. «Под фольклор» просто работали. Так что выделение данной основы в подобных произведениях — дело очень трудное. Кстати, старуха Захариха, с публикаций сказов которой Ю. П. Миролюбов начал обнародование своих этнографических материалов, по его описаниям, была поэтессой из народа, имевшей библиотеку и читавшей, по крайней мере, всю классику: Пушкина, Жуковского, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Достоевского. Её муж, Захар, зарабатывал на жизнь тем, что переплетал книги (II, 11; 261). Так что, по мнению А. И. Асова, они могли иметь в своей библиотеке произведения мифологов-славяноведов: Костомарова, Фаминцына, Леже (II, 11; 261).
