высоких шелковых перчатках, подчеркивающих изящество длинных пальцев.
Увы, Геннадий ее даже не замечал. Лариса меняла блузки и прически, старалась сесть так, чтобы из-за стола было видно изумительной формы ножку в изящной туфельке, улыбалась, сияя глазами и зубами, – бесполезно. Директор проходил через приемную, бросал куда-то в пространство «добрый день» и скрывался в своем кабинете.
И что самое ужасное – он собирался жениться. Невеста, миниатюрная хорошенькая Наташа, казалась рядом с высоким Геннадием фарфоровой статуэткой. Грымза Наташу обожала, а Геннадий обращался с ней так нежно, словно она была единственной женщиной на земле. Правда, ходили слухи, что дело тут вовсе не в грандиозной любви, а в Наташином папе, который являлся какой-то крупной шишкой в министерстве внешней торговли и – об этом говорили совсем уж беззвучным шепотом – владел немалой собственностью «за бугром». Впрочем, Ларисе от того, что Гена женится не по любви, а по расчету, легче не становилось. До Нового года – Наташа, забегая к жениху в офис, щебетала, что непременно хочет церемонию «под бой курантов» – оставалось совсем немного: когда Лариса шла на работу, под ноги уже ложились первые опавшие листья.
Геннадий Михайлович начал приходить на работу в шикарном светлом плаще – Лариса видела такой в каком-то французском фильме. Плащ директор снимал в приемной. Улучив момент, Лариса заглянула в шкаф. От плаща пахло чем-то свежим и горьковатым, а к воротнику прилип крошечный волосок. Холодея от страха, твердя себе: «Остановись, дура, что ты делаешь!», она спрятала волосок в аптечную склянку. Назад дороги нет, решила Лариса, и тридцатого сентября – на Веру, Надежду, Любовь – ухитрилась утащить у Гены носовой платок.
5. Сокровище
– Вернулась, красавица? – удивительно, но бабка Оля узнала ее сразу.
Лариса, добираясь в субботу до нужной деревни, страшно боялась. Как объяснить, кто она и зачем приехала? Решила мужика приворожить?
Но объяснять ничего не пришлось, бабка-то, похоже, и в самом деле все «видела».
– За женихом приехала? Что-нибудь, что он в руках держал, догадалась привезти?
Лариса кивнула и протянула платок с завернутой в него склянкой, чувствуя, как холодеет в животе и в затылке.
– Ох, смотри, девка! – бабка покачала головой. – Приворот – страшная вещь. И сама платить станешь, и он, и дети твои, и невеста его. У него ведь невеста есть уже, так? А ты увести решила. Хоть и суженый он тебе, и невеста ему чужая, а судьбу торопить опасно. Не передумаешь?
«Точно, она колдунья», – подумала Лариса и помотала головой. Голос пропал, в горле было сухо и горячо.
– Ладно, – усмехнулась бабка. – Снимай кольцо-то. Али не помнишь?
Лариса протянула ей кольцо и, привалившись к стене, закрыла глаза. Ей было очень страшно.
– Глаза-то не закрывай, как ворожить-то станем? Сюда вот садись, гляди в огонь, не моргай, не отворачивайся, думай про своего суженого. И руку давай!
Каким-то странным черным ножом бабка ткнула Ларису в левое запястье, собрала кровь на кусочек воска, положила туда же волосок, скатала в шарик, расстелила перед Ларисой платок и поставила на него медную жаровню, наполненную какими-то корешками. Огонь в жаровне то вспыхивал, то пригасал, глаза слезились от едкого дымка, но Лариса изо всех сил старалась не сморгнуть, представляя на фоне огоньков Геннадия за рулем сверкающего автомобиля, и рядом – себя.
– Как воск плавится, так и сердце раба божия Геннадия бы плавилось от любви к рабе божией Ларисе, – бабка бросила в жаровню восковой шарик. – Как земля без дождя сохнет, так раб божий Геннадий сох бы без рабы божией Ларисы, – горячо шептала ведунья. – Как Солнцу и Огню ни помехи, ни остуды нет, так бы и привороту моему ни помехи, ни остуды не было ныне, и присно, и во веки веков…
Очнулась Лариса нескоро. Жаровня давно погасла. Бабка Оля насыпала в платок щепотку пепла и отдала девушке:
– Половину сама выпьешь сегодня вечером, как луна выйдет, половину ему подсыплешь, изловчишься. А чтобы крепче подействовало, положишь ему под подушку трусики свои – которые сегодня на тебе.
– Да как же я смогу…
– Ничего, исхитришься как-нибудь. Он теперь сам к тебе навстречу пойдет, так что случай подвернется. Только не вздумай их стирать, так сохрани. Платок потом отдашь самой бедной нищей возле церкви, да смотри, чтоб с дитем была. Может, и отведешь беду-то, – бабка развернулась и пошла в дом, бормоча себе под нос что-то неразборчивое.
В понедельник Геннадий Михайлович, здороваясь, глядел уже не в потолок и не на шкаф, а на нее, на Ларису – и так удивленно глядел, точно впервые увидел. Даже улыбнулся ей ласково. Грымза опять поджимала губы, но уж теперь-то Ларисе точно было наплевать. Когда грымза начинала готовить чай для Геннадия, девушка изо всех сил сжимала кулачок и как будто гипнотизировала – выйди, ну выйди же хоть на минуту. На третий раз та, залив чайник кипятком, вдруг замерла, точно вспомнила что-то, и выскочила из приемной. Лариса метнулась к чайному столику, дрожащими руками высыпала в чайник остатки пепла, поболтала ложкой, чтобы утонул… успела!
Во вторник стол напротив Ларисиного опустел – грымзу отправили на курсы повышения квалификации. Геннадий каждое утро отпускал Ларисе комплименты, преувеличенно бурно хвалил ее за то, как изумительно она справляется с двойной нагрузкой, и часто останавливался возле ее стола, как будто пытаясь что-то вспомнить. Лариса сжимала пакетик с трусиками, который носила в сумочке, и ждала, ждала, ждала. Ведь бабка Оля обещала, что случай непременно подвернется!
Чудо произошло в пятницу.
– Наташенька, ну я же не успею! – доносилось из-за приоткрытой двери кабинета. – Кого я пошлю? Шофера? Виталий, пожалуй, накупит. Помнишь, он перец перепутал? Ладно, ладно, не расстраивайся только, я что-нибудь придумаю.
Геннадий вышел в приемную:
– Лариса, вы в этом что-нибудь понимаете?
Она быстро проглядела протянутый листок:
– Конечно, Геннадий Михайлович. Тут продукты кое-какие, специи, благовония, цветы.
– А вот это… – он ткнул в одну из строчек.
– Это просто сорт хризантем, – ослепительно улыбнулась Лариса.
– Вот-вот. Наталья вечеринку затеяла, говорит, последние ясные деньки, надо пользоваться. Придумала какую-то Ночь Хризантем. Сама отправилась красоту наводить, а мне вот это все надо купить. Обычно-то этим Тимофеевна, кухарка моя, занимается, а у нее третью неделю ноги болят. А у меня времени в обрез, – он взглянул на пустое запястье. – Тьфу, и часы еще сегодня забыл.
– Если нужно, я могу…
– То есть вы знаете, где все это купить?
– Конечно, Геннадий Михайлович, без проблем. – Лариса улыбнулась еще ослепительнее.
– Лариса, вы моя спасительница! Поедете с Виталием, он мне сейчас не нужен, потом отвезете все ко мне домой, отдадите Тимофеевне. Только смотрите, если будет что тяжелое, пусть Виталий носит, сами не поднимайте. Таких девушек надо беречь, – и опять глаза его приняли какое-то странное выражение, как будто Геннадий пытался что-то вспомнить и не мог.
Кирпичный дом с просторными чистыми окнами, аккуратными башенками и плиточной террасой напоминал больше Европу, чем Подмосковье. Возле крыльца стояли «на страже» два пирамидальных кипариса. «Как тогда, в Германии», – подумала Лара и сжала похолодевшие пальцы.
Тимофеевна оказалась пожилой, полной и очень дружелюбной:
– Надо же, какие у Гены девушки работают – и красивые, и хозяйственные. Проходите, – ласково пригласила она. – Виталик, сумки на кухню неси, я сама разберу. Давайте я вас хоть чаем напою.
