куда меньше медленной. Я силился не отставать, то и дело пускался вприскочку.
— Плечи назад, — командовал отец. — Дыши глубже. Голову подними повыше. Вот так. Миру смотри прямо в глаза!
Я понял это как некое духовное наставление. Но не сумел усмотреть здесь также самоуговора, который теперь мне виделся в его словах довольно явно, — обычная ситуация, когда родитель выражает свои собственные надежды в виде категоричных поучений ребенку. Исходя из той же идеологии здоровья и гигиены, он требовал, чтобы, принимая душ, я заканчивал процедуру под холодной водой; я к этому стремился, тренировал себя, засовывая под холодную воду сперва голову, потом плечи и так далее. Однако дольше нескольких секунд дело не шло. Еще он мне показал, как надо после этого обтираться полотенцем, орудуя им, как чистильщик бархоткой, когда наводит блеск на ботинки.
— Сильнее три, — советовал отец. — Надо, чтобы кровь к коже прилила.
Едва мы вошли, бабушка спросила:
— Ну, так и где же Роуз?
Нимало не смутившись, отец объяснил, что она плохо себя чувствует. Бабушка явно все поняла. Покачала головой. Мой добродушный дед сидел в своем кресле у приемника. Мы приложили с ним ладонь к ладони, и он сказал:
— А ты вырос с прошлого раза.
Бабушка суетилась, расставляя чайные чашки. По дороге в гости отец зашел в кондитерскую Саттера около Фордэм-роуд. В центре стола красовался теперь принесенный им оттуда сдобный каравай с корицей, выпеченный в форме шляпы с полями и называвшийся
День уже перешел в вечер, становилось поздно, а мы все сидели, причем с отцом всегда так — сперва он опаздывал, а потом допоздна засиживался. За окнами потемнело, мне становилось скучно. Дед курил свои овальные сигареты «Регент», а бабушка, которой в отсутствие матери не с кем было ссориться, выглядела очень довольной, раскованной и беззастенчиво лезла в финансовые дела нашей семьи. Приставала к отцу с деловыми советами. Отец обожал ее, называл «мамеле», что значит мамочка. Потом они с дедом заговорили о войне в Испании. Согласились на том, что нежелание президента Рузвельта помочь испанскому правительству в борьбе с фашистами трагично. Отец разгорячился.
— Гитлер посылает пикирующие бомбардировщики, Муссолини посылает танки. Нет, это черт-те что, папа. На Юге до сих пор за участие в выборах надо вносить плату. Линчуют негров. О чем только Рузвельт думает? Наконец, мы о чем думаем?
Мой дедушка был более спокоен:
— Нельзя ждать от Рузвельта, чтобы он перестал быть политиком, — сказал он. — Даже от нашего высокочтимого Рузвельта.
Было уже довольно поздно, и по радио начали передавать постановку «Призрак». Призраком был Лэмонт Крэнстон, богатый повеса, обладающий способностью затуманивать людям мозги и становиться невидимым. Таким способом он боролся с преступностью. «Кто знает, какие пороки таятся в сердцах людей? — говорил он своим невидимым голосом в начале каждой программы. — Это знает Призрак!» Затем он издавал сдавленный гнусавый смешок, звук которого наводил на мысль о его собственной порочности. Это всегда меня слегка коробило. Переход Призрака в состояние невидимости пояснялся тем, что его голос начинал звучать словно из телефонной трубки, что было оправданно, поскольку ведь и в реальной жизни, когда кто-нибудь говорит с тобой по телефону, его не видишь. Но что-то было ненастоящее в приключениях Призрака. Не было в них остроты. Как правило, во всех этих сюжетах Лэмонт Крэнстон не сразу переходил в состояние Призрака, сперва ему требовалось увериться, что ситуация достаточно накалена. Иногда это происходило, когда угрожали его девушке по имени Марго. Преступниками всегда были какие-то дураки, и говорили они либо с иностранным акцентом, либо хриплыми грубыми голосами явной шпаны. Они бывали вооружены и поднимали бешеную пальбу, но всегда без толку. Призрак издавал свой сдавленный смешок и сообщал им, что они промахнулись. На самом-то деле я знал, что всякий хитрый пройдоха с томпсоновским автоматом в руках запросто может, нажав гашетку и не отпуская, провернуться на 360 градусов и изрешетить очередью все вокруг, так что и Призрак, видимый или невидимый, даже если он умеет заставить свой голос звучать как бы с другой стороны комнаты, не избегнет пули. Прольется его невидимая кровь. Но до этого они так и не додумались.
Слушая радиопостановку, ее как бы видишь в своем воображении. Звуковые эффекты позволяют представить себе, что как выглядит, по звуку мотора понимаешь, обтекаемая ли это гоночная машина или большое многоместное такси с широкой подножкой. Марго, подружку Лэмонта Крэнстона, я представлял себе похожей на мамину подругу Мэй, разве что без очков и без ее шуточек. Марго была красивой женщиной, но ей недоставало чувства юмора. Сам Крэнстон, на мой взгляд, был слегка вяловат, слишком уж много времени тратил на раскачку, а по сравнению, скажем, с сыщиком по прозвищу Шершень так и вовсе казался увальнем — тот бы его запросто одолел, по крайней мере в видимом состоянии. Похоже, этот Призрак не умел ни прыгать с крыши, ни лазать по канату, ни быстро бегать. С другой стороны, зачем бы ему это понадобилось? Потом мне было непонятно: если он может в любой момент стать невидимым, зачем тянуть резину? А еще меня интересовало, пробовал ли он свой необычайный дар на женщинах — я-то уж точно на его месте не преминул бы. Подсматривал ли он за Марго Лэйн, когда она в ванной? Я бы наверняка, обладай я способностью быть невидимым, тут же отправился бы в девчоночий туалет семидесятой начальной школы подсматривать, как они снимают трусики. И в квартирах бы смотрел, как женщины раздеваются, а они даже не подозревали бы, что я рядом. Насчет того, чтобы заговорить или выдать себя каким-либо шорохом — нет уж, я бы такой ошибки не допустил, они бы так и не догадались, что я подсматриваю. А я зато с тех пор знал бы, на что они там похожи. При мысли о том, что было бы, обладай я такой способностью, у меня разгорались уши. Да, я шпионил бы за голыми девчонками, но я бы и добро делал. Невидимым я бы пробрался на корабль, лучше на чайный клипер, быстренько оказался бы в Германии и выследил, где живет Адольф Гитлер. Совершенно спокойно, ни капельки не рискуя быть пойманным, я забрался бы к нему во дворец — или где он там поселился — и убил бы его. Потом я убил бы всех его генералов и министров. Немцы бы с ног сбились, пытаясь найти невидимого мстителя. Я бы им на ухо нашептывал, чтобы они были добрыми и хорошими, а они решили бы, что это говорит сам Господь Бог. Этот Призрак напрочь лишен воображения. Ни разу не подглядел за голой женщиной и не додумался избавить мир от диктаторов типа Гитлера или Муссолини. Если бы это было не в воскресный вечер, я бы, наверное, и вовсе не стал слушать про него постановку.
В то время я много думал о Гитлере. По радио я слышал его голос, он выкрикивал что-то по-немецки, и сам язык казался мне каркающим, лающим, каким-то дерганым, будто на нем не говорят, а выплевывают исковерканные обломки слов; Гитлер, казалось, жует стекло, плюется огнем, взрывая перед своим лицом воздух. Скажет что-нибудь, и слышишь, как он грохнул кулаком о трибуну, а затем доносился рев толпы, похожий на вой ветра; голос начинал пульсировать, прерываемый треском помех, а диктор, спокойно говоривший по-английски, объяснял, что там такое происходило на этом митинге, где все, скандируя, вскидывали вверх правую руку, жестом, заимствованным у древних римлян, и среди этих вскинутых вперед и вверх рук повсюду реяли большие красно-черные нацистские флаги.
Я опробовал этот салют у себя в комнате перед зеркалом, выкидывая вперед руку с напряженным локтем и стараясь одновременно щелкнуть каблуками. Дональд при этом маршировал по комнате, прижав к верхней губе маленькую черную расческу взамен усиков Гитлера, и выкрикивал всякую якобы немецкую тарабарщину. Начесал на лоб челку. Умора. Гитлера передразнивать было нетрудно. Вообще-то, когда я первый раз увидел в журнале его фото, я спутал его с Чарли Чаплином. Похоже, все заметили сходство: у обоих маленькие черные усики, оба черноволосые и густобровые. Чарли Чаплин и сам это сходство заметил, о чем мне сообщил Дональд, сказав, что Чарли снимает про Гитлера кино, которое обещает быть интересным, потому что Гитлера Чарли ненавидит. Я решил обязательно это кино посмотреть, когда оно выйдет на экраны.
Мне, впрочем, как-то неприятно было, что они друг на друга похожи. Чарли Чаплина я любил. Женщины и то нам нравились одни и те же — например, та слепая девушка, которую мы оба с ним находили красивой и доброй. Он ей помог, и я бы поступил так же. Чарли был замечательный малый, и он никогда так не злился на людей, как они на него, даже когда дрался, хотя частенько его били. Он просто заставлял себя собраться, наносил удар и убегал. В фильме «Новые времена» голос из громкоговорителей в сверкающем современном цехе диктовал ему, что надо делать, но сам он, Чарли, не заговорил ни разу, как бы туго ему ни
