— Ребята, прошу, дайте мне одну попытку, — надавил я. — Сейчас по дороге разработаем нашу легенду, обсудим детали. Мне нужен только один день, один-единственный день!
Ван и Джолу насупились, молча кивнули, и мы втроем поплелись под горку к нашим домам. Мы жили в совершенно не похожих частях города, расположенных в нескольких минутах ходьбы друг от друга: я на Портеро-Хилл, Ванесса в Норт-Мишн, а Джолу в Ноу-Вэлли.
Свернув на Маркет-стрит, мы остановились как вкопанные, обалдев от открывшегося нам зрелища. На каждом перекрестке улицу перегораживали баррикады; в оставленные проезды мог протиснуться только один автомобиль. На всем ее протяжении стояла колонна больших восьмиосных фургонов без всяких обозначений, таких же, как тот, что вез нас с мешками на головах от корабельного причала до Чайнатауна.
У каждого сзади была откинута трехступенчатая лесенка. По ним то и дело поднимались и спускались военные в форме, гражданские в костюмах и полицейские. На груди у всех были приколоты опознавательные бейджики, и часовые проводили по ним ручными сканерами, считывая служащую пропуском закодированную информацию. Проходя мимо грузовика, я пригляделся и различил на лацкане часового знакомый логотип департамента национальной безопасности. Дээнбист перехватил мой взгляд и в свою очередь подозрительно уставился на меня.
Я не стал испытывать судьбу и задвигал поршнями. На Ван-Несс мы разошлись — обнялись на прощание, пустили слезу и договорились созвониться.
К себе домой на Портеро-Хилл я мог добраться двумя путями — легким или трудным. Трудный путь пролегал через один из холмов с самыми крутыми склонами в городе. На таких киношники снимают автомобильные погони, знаете, когда тачки на большой скорости взлетают на горку, колеса отрываются от асфальта, и они в замедленном воспроизведении парят в воздухе по пологой траектории. Я всегда хожу домой этой дорогой. Вдоль улочек здесь выстроились старые викторианские домики, получившие прозвище Крашеные Леди за свою яркую, причудливую расцветку. Перед ними разбиты палисаднички, заросшие душистыми цветами и высокой травой. На заборах сидят домашние кошки и провожают вас настороженными взглядами. Вряд ли здесь встретишь хоть одного бомжа.
Но сегодня эти улочки показались мне уж слишком тихими. Я даже пожалел, что не пошел через Мишн, по второму, по… «горластому» пути — лучшего определения, пожалуй, не подберешь. Там не бывает ни тишины, ни покоя. На улице полно алкашей, офонаревших крэкхедов, отрубившихся нарков, и тут же прогуливаются мамаши с колясками и целые семьи, старушки судачат на верандах, под оглушающий бит проезжают лоурайдеры, оснащенные киловаттными стереосистемами. Здесь же можно встретить хипстеров, малахольных эмо и даже парочку пузатых панкрокеров старой школы, чьи жирные пупки выпирают из-под футболок с портретами участников группы «Дэд Кеннедис». Не говоря уж про живописных трансвеститов, взбыченных гопников, перепачканных краской граффитчиков и дрожащих за свою жизнь вкладчиков капитала в реконструкцию жилья, что ждут не дождутся, когда их инвестиции начнут приносить дивиденды.
Поднявшись на Гоут-Хилл, я поравнялся со знакомой пиццерией, и на меня с такой силой нахлынули еще свежие воспоминания, что мне пришлось сесть на скамейку перед рестораном и подождать, пока руки-ноги перестанут трястись. Только сейчас мое внимание привлек припаркованный чуть повыше восьмиосный грузовик без обозначений, с откинутой позади трехступенчатой металлической лесенкой. Я тут же встал и зашагал прочь, чувствуя, как за мной отовсюду наблюдают чужие глаза.
Весь остаток пути я почти бежал, глядя себе под ноги, не замечая Крашеных Леди, палисадников и кошек.
В разгар дня обе машины предков стояли в проезде к крыльцу нашего дома. Ну, конечно, ведь отец работает в Ист-Бэй — естественно, ему теперь придется ждать, когда восстановят мост. А мама… Кто знает, почему она не на работе?
Оказалось, они оба сидели дома из-за меня.
Едва я успел отпереть замок своим ключом, как ручка вырвалась из моих пальцев, и дверь широко распахнулась. За ней стояли оба моих родителя с посеревшими и измученными лицами, уставясь на меня выпученными глазами. На секунду мы все застыли в немой сцене, затем они набросились на меня и, чуть не опрокинув, затащили в дом. Тут они принялись одновременно тараторить громкими голосами, так что я не мог разобрать слов, а слышал только невразумительный ор, сопровождающийся объятиями и слезами, и я тоже заревел, и некоторое время мы продолжали толпиться в нашей маленькой прихожей, плача и бессвязно бормоча, пока не выдохлись, после чего перебрались на кухню.
У меня есть привычка, придя домой, первым делом налить себе стакан холодной воды из фильтра, встроенного в холодильник, и выудить пару печений из «бочки печенья» — жестяной банки в форме бочонка, присланной нам в подарок маминой сестрой из Англии. Вот и сейчас я поступил точно так же, и обыденность этой процедуры подействовала на меня успокаивающе. Мое сердце перестало колотиться, а мозг заработал. Вскоре мы смогли сесть за стол и начать нормальное общение.
— Где ты был? — произнесли родители почти в унисон. По дороге домой я уже обдумал свой ответ на этот вопрос.
— В Окленде застрял, — соврал я, не моргнув глазом. — У нас там проходили внеклассные занятия, и меня с другими парнями загребли в карантин.
— На пять дней?
— Ага, — невозмутимо подтвердил я. — Напрягли по максимуму. — Я успел прочитать о карантинах в «Кроникл» и теперь нагло пересказывал статью чуть ли не слово в слово. — Ага. Замели всех, кто попал в облако. Кому-то пришло в голову, что взорвали бактериологическую бомбу, и нас, как селедку, упаковали в грузовые контейнеры в порту. Стремное местечко — в духоте, в поту, хавать нечего.
— Господи! — выдохнул отец, сжимая кулаки.
Он три дня в неделю преподает научную организацию библиотечного дела для старшекурсников Калифорнийского университета в Беркли, а в остальное время консультирует по работе с архивами своих клиентов в городе и на Пенинсуле. В основном это руководители и сотрудники доткомов третьей волны — коммерческих компаний, выросших как грибы на ниве Интернета. В общем, профессия у отца тихая и мирная — библиотекарь, но в шестидесятых он был настоящим радикалом, а в школе даже занимался в борцовской секции. И если его разозлить по-настоящему, то есть до белого каления — я знаю, потому что сам несколько раз доводил отца до белого каления, — то у него типа едет крыша, и он становится реально опасен, прямо как в фильме про Халка. Однажды отец, разъярившись, зашвырнул через весь дедушкин газон купленный в «Икеа» комплект деталей детских качелей, когда те при сборке развалились у него в пятидесятый раз.
— Варвары! — сказала мама. Она еще школьницей со своими родителями переехала жить в США, но до сих пор, как истинная британка, испытывает чувство протеста, когда ей приходится иметь дело с американскими копами, системой медицинского обслуживания, мерами безопасности в аэропортах и проблемами бездомных. В таких случаях мама употребляет свое самое сильное ругательство «варвары», которое в ее английском произношении звучит очень внушительно. Вообще-то я дважды ездил в Лондон в гости к нашим родичам и не сказал бы, что этот город намного цивилизованней, чем Сан-Франциско, зато свободного пространства там еще меньше.
— Но сегодня нас отпустили и переправили через залив на пароме, — начал я импровизировать.
— Ты, наверное, плохо себя чувствуешь? — предположила мама. — Голодный?
— Сонный? — подхватил папа.
— Да, пожалуй, всего понемножку. А еще Простак, Профессор, Чихун и Скромник.
Шутки на тему «семи гномов» — наш семейный бзик. Родители слабо улыбнулись, но все еще сквозь слезы. У меня вдруг защемило в груди от жалости к ним. Они ведь реально с ума сходили, не зная, где их сын и что с ним. Я поспешил сменить тему разговора.
— Вообще-то перекусить мне не помешало бы.
— Сейчас закажу пиццу в «Гоут-Хилл», — вызвался папа.
— Нет, только не это, — вырвалось у меня.
Они оба обернулись с таким видом, будто из моей головы вылезли телескопические марсианские усики. Я всю жизнь был неравнодушен к продукции «Гоут-Хилл-Пицца», с детства заглатывал ее, как аквариумная рыбка крошки корма, и, наверное, лопнул бы когда-нибудь, если бы пицца всякий раз не заканчивалась первой. Мне удалось изобразить на лице невинную улыбку.
