– ничего особенного. Текст не на латыни – на церенском. Имя языкастого смельчака, Адальберт Хронист, не говорило ни о чем – разве что наводило на мысль о псевдониме…
Вечер подступил незаметно.
Увлекшийся Людвиг оторвался от книги лишь затем, чтобы зажечь свечу в поздних, лиловых сумерках… Увы, Хайни на этот раз ввалился без спроса, грубо стуча сапогами.
– Господин Людвиг! Беда!
– Что?!
– Оборотень вернулся!
Богослов уронил книгу и вскочил, торопясь одеться. Хайни уже привязывал к поясу ножны с мечом. Фирхоф на минуту остановился, пережидая головокружение – рана все еще сказывалась, потом бросился во двор, стараясь не заплутать в тесных сводчатых переходах Шарфенбергова жилища. Дом уже наполнился испуганными или злыми голосами. Где-то бряцало оружие, визгливо вопили перепуганные служанки.
За порогом мужчин встретила непроглядная ночь. Солдаты деловито суетились, однако не особо спешили нырнуть в темноту. Рычал и метался во дворе спущенный кем-то с привязи большой белый пес. В ответ издалека истошно лаяли и выли деревенские собаки. Ворота оказались открытыми.
– Вперед. Следуй за мной, Хайни.
– У вас рана откроется…
Южнее, в полях, мелькали факелы. Судя по лавине бегущих огней, людей собралось немало. Едва ли на несколько миль в округе нашелся бы человек, который спокойно провел эту ночь в собственной постели. Казалось, долго копившийся страх родил отвагу. Не дожидаясь подмоги из замка, в сторону холмов бежали крестьяне, вооруженные вилами.
– Бей! Не упускай!
Осмелевшая дичь сама выбралась на охоту.
Как ни странно, в хаосе звуков не был слышен лишь вой оборотня. Кто-то командовал уверенным голосом, крепкие мужики, с косами, топорами, факелами, шли цепью по выгону. «Что они будут делать, когда придут к холмам? – подумалось Людвигу. – Там лишь узкая тропа». Бархатная тьма колыхалась впереди, испещренная красноватыми точками факельного огня. Крик, команды сливались в общий шум, похожий на плач. А ведь кто-то действительно плакал. Богослов побежал, пытаясь догнать загонщиков, потревоженная боль в раненой спине билась горячим комком, мешала сосредоточиться. Горько рыдала женщина. Цепь охотников распалась, люди сгрудились, окружив нечто, лежащее на земле.
– Вот он, вот! Смотрите!
Людвиг приходил в отчаяние от собственной медлительности.
– Хайни! Хайни! Где ты? Помоги мне.
Ночь расступилась. Ладер, поддержав хозяина, помог пройти ему еще пятьдесят шагов.
– Отойдите прочь! Дайте дорогу.
Люди, бессознательно повинуясь властному приказу, расступились.
На земле, на истоптанной, вбитой в грязь весенней травке, лицом вниз лежал убитый. Поношенная одежда, казалось, скрывала не тело, а разбитый остов статуи. Голову чуть прикрывал седой пух. Левая рука неловко подвернулась.
Фон Фирхоф перевернул тело. Лицо мертвого старика застыло в гримасе укоризненного удивления. Шею и воротник заливала еще не запекшаяся кровь. Богослов вытер липкие пальцы о траву.
– Ad patres[10]…
– Чего-чего… Старого Георга убили!
Глаза покойного все еще смотрели в темноту.
Людвиг бережно закрыл сухие веки, попытался разжать старческую, в мозолях руку. Это удалось с трудом, сморщенные пальцы не хотели расставаться с крошечным клочком белой ткани. Богослов сунул находку в кошель и огляделся. Толпа крестьян поредела, многие, улюлюкая, торопились в сторону холмов, откуда навстречу им накатывала еще одна цепочка огней – пореже.
– Ведьма! Волчица!
Сквозь выкрики прорывался судорожный, всхлипывающий женский плач. Двое дюжих парней, ухватив за локти, толкали перед собой перепуганную женщину. Из-под платка пленницы выбились растрепанные пепельные волосы. Богослов узнал прислугу-альвисианку.
– Люди, пустите! Не виновата я!
– А откуда кровь на твоей одежде, ведьма?!
– А разве не кровь на руках твоих?!
– Смерть ведьме!
– Смерть убийце!
– Заткните ей пасть! Размозжите ей череп!
Пахло кровью и растоптанной травой. Толпой овладело безумие, чья-то коса уже вздернулась для удара. Парни, схватившие ведьму, верно оценили ситуацию и, струсив, отпрянули в стороны. Этого оказалось достаточно – пленница вырвалась, толкнула кого-то, опрокинув навзничь, и с неожиданным проворством пустилась наутек.
– Держи ее!
– Улюлю!
Беглянке удалось сделать всего несколько шагов – толпа тут же смяла ее. На земле мгновенно сгрудилась куча неловких тел. Кто-то в азарте бил по шевелящейся массе оглоблей, видимо, надеясь поразить ударом оборотня. В ответ раздавались гневные и жалобные крики ушибленных.
– Стойте, дурачье! Вы поубиваете друг друга!
Людвига никто не слушал. Он попытался отобрать оглоблю, но получил крепкий толчок, отбросивший его под ноги дерущихся. Под кучей тел кто-то хрипел, задыхаясь.
– Остановитесь!
Поднявшегося было фон Фирхофа вновь сбили с ног, чья-то нога едва не лягнула его в висок.
– Дураки! Мужичье! Назад, дети потаскухи!
Вопли дерущихся перекрыл яростный рев Хайни и высокомерный голос Шарфенберга. Послышались шлепки – мечи солдат били щедро, наотмашь, плашмя, били по шеям, спинам и иным, менее благородным частям тел драчунов.
– Поднимайтесь, хозяин!
Избитый Людвиг, пошатываясь, встал рядом с Мартином, ухватился за протянутую крепкую, надежную руку Ладера. Вокруг озлобленным кольцом сбились два десятка распаленных дракой людей. Женщина слабо стонала на земле. В ярких, с сумасшедшинкой, глазах Шарфенберга плясали искорки.
– Я, ваш сеньор, приказываю вам остановиться…
– Отдайте ее нам, господин!
– Мы сами расквитаемся с ведьмой!
Крестьяне придвинулись вплотную. Хмурые взгляды не сулили ничего доброго.
– Стойте, олухи. Вы хотите силой противиться своему господину?
К Людвигу подобрался сутулый человек с мощной мускулатурой, низко свисающими руками.
– Вы не священник ли, господин Людвиг? Нет? Ну, это все равно… Скажите барону – пусть отдаст служанку нам. Вы не подбирали в полях тех, кого растерзала волчица. Что вам до наших слез, плоти и крови? А у меня волк зарезал дочь…
– Ты уверен, что эта женщина виновна в ведьмовстве?
– Она это, господин, больше некому.
– Хорошо, – вмешался после минутного молчания Мартин. – Эта женщина будет предана духовному трибуналу. Инквизиция никогда не ошибается. Если она ведьма, то понесет заслуженную кару. До тех пор она останется заключенной в узилище, в подвале.
Служанку подняли с земли. Она обвисла на чужих руках, разбитые в лепешку губы едва шевелились:
– Я не ведьма…
Толпа начала расходиться медленно и неохотно.
