террасу и выйти в парк.
Парк содержался в образцовом порядке. Никодим все шел и шел, а конца парку не было. Среди старых дубов, каштанов, лип и кленов разбегались во все стороны ровные, похожие одна на другую как капли воды дорожки.
«Тут и заблудиться недолго, — подумал Дызма и огляделся. — Во всяком случае, дом в северной стороне».
Под развесистыми деревьями стояли каменные и деревянные скамейки. Побродив с четверть часа, Никодим выбрал одну из них, в густой тени, и сел. Тотчас явились назойливые мысли: что делать, как выпутаться, что придумать?
Кто-то приближался посвистывая. Дызма оглянулся. По узкой аллее шел изысканно одетый молодой человек со сверкающим моноклем в глазу. За ним по пятам следовал на кривых лапках миниатюрный пинчер-крысолов с головой нетопыря. Собака заметила Дызму и залаяла на него. Молодой человек остановился, смерил Дызму взглядом с головы до ног и направился к нему. Незнакомцу было, вероятно, около тридцати. Худой и высокий, он казался еще выше благодаря несоразмерно длинной шее. Его маленькое, как у ребенка, бледное личико странно противоречило презрительному и ироническому взгляду больших голубых глаз с воспаленными веками. Молодой человек бесцеремонно уставился на Дызму, смутив его.
«Что за черт!» — подумал Дызма.
А молодой человек вытянул по направлению к нему необычайно длинный указательный палец и строго спросил:
— Кто такой?
Не зная, как быть, Дызма приподнялся.
— Я… управляющий, новый управляющий.
— Фамилия?
— Дызма, Никодим Дызма.
Не переставая лаять, собачонка неуклюже прыгала у ног своего хозяина.
— Дызма?.. Слышал. Я граф Понимирский. Садитесь. Тубо, Брут! Видите ли, пан Дызма, я дал собаке бессмысленную в наших условиях кличку, да и почему, собственно, собачья кличка должна иметь смысл? Садитесь.
Дызма сел. Этот граф вызывал в нем сложное чувство: страх, брезгливость, любопытство, сострадание.
— Слышал… — протянул граф, облизывая кончиком языка нервные бескровные губы, — слышал. Вероятно, этот негодяй привез вас сюда потому, что в вас нуждается. Считаю своим долгом как джентльмен предостеречь вас относительно воровской натуры моего милейшего зятя.
О ком вы говорите, граф? — удивился Дызма.
О ком? Ну конечно, об этом хаме, Леоне Кунике.
— О пане Куницком?
— Какой там Куницкий? — закричал граф. — Ко всем чертям! Какой Куницкий? Почему Куницкий? Куницкий — славная шляхетская фамилия, которую этот паук присвоил себе. Украл, понимаете? Украл! Звать его попросту Куник. Я сам проверил. Мать — прачка Геновефа Куник, отец неизвестен. Да, сударь, графиня Понимирская, внучка герцогини де Реон, отныне пани Куник.
— Не понимаю, — осторожно начал Дызма, — значит, вы, граф, шурин пана Куницкого?
Понимирский вскочил как ужаленный. Бескровное лицо побагровело.
— Молчите! Молчите вы, вы…
— Простите, — испугался Дызма.
— Не смейте никогда в моем присутствии называть его иначе как Куник, мерзавец Куник, авантюрист Куник. Никоим образом не Куницкий!.. Мой зять — гнусный ростовщик и мошенник Куник! Незаконнорожденный прохвост! Куник! Ку-ник! Ку-ник! Повторите: Ку-ник! Ну?
— Куник, — пролепетал Дызма.
Понимирский успокоился, сел, даже улыбнулся.
— Не знали? Мой Брут тоже не знал и даже ластился к моему зятьку, пока тот не пнул его. Скотина!
Он задумался и добавил:
— Скоты оба: и Куник и собака… Впрочем, и я скотина…
Вдруг он расхохотался:
— Простите за откровенность, но и вы скотина!
Он все еще хохотал, и Дызма мысленно решил: «Сумасшедший».
— Думаете, я сумасшедший? — схватил вдруг Дызму за руку Понимирский и приблизил свое лицо к его лицу.
Дызма вздрогнул.
— Нет — возразил он неуверенно. — Что вы! Боже избави…
— Не спорить! — крикнул граф. — Я знаю! Впрочем, наверняка Куник предупредил вас. А может быть, сестра? Признайтесь. Рано или поздно и она опустится морально, живя с этой свиньей, этим шакалом. Что вам говорила Нина?
— Мне никто ничего не говорил.
— Никто?
— Даю слово, — заверил его Никодим.
— Предполагали, что вы не удостоитесь чести познакомиться со мной. Известно ли вам, что они запретили мне входить в дом! Велели подавать мне пищу отдельно! Запретили отлучаться из парка, Куник велел прислуге бить меня палками, если выйду.
— Но почему?
— Почему? Потому что для них я неудобен, мои шляхетские манеры невыносимы для этого выскочки, этого подкидыша. Потому что здесь господином должен быть я, а не этот прохвост, он никак не может примириться с мыслью, что настоящий владелец Коборова — это я, что в нашем родовом гнезде хозяином должен быть я!
— Так, значит, пан Куник… пан Куник взял Коборово в приданое за вашей сестрой, граф?
Понимирский закрыл лицо руками и замолк. Дызма увидел, как по длинным, тонким пальцам текут слезы.
«Что за черт?!» — удивленно подумал он.
Собачонка принялась неистово скулить и попыталась вскочить на колени к Понимирскому. Тот вынул надушенный шелковый платок и вытер глаза.
— Простите, — сказал он, — у меня нервы не в порядке.
— Пожалуйста… — начал было Дызма.
Лицо графа искривилось в насмешливой улыбке.
— Что значит «пожалуйста»? Вы — как вас там — вы нравитесь мне, поэтому я и плачу. Англичане говорят в таких случаях… Впрочем, вы, наверно, не понимаете по-английски?..
— Нет.
— Вот и чудесно, — обрадовался граф. — Не буду вас огорчать: вы мне нравитесь! — Кончиками пальцев он похлопал Дызму по плечу. — Как только мне захочется обругать вас, я сделаю это по-английски. Хорошо?
— Хорошо, — покорно согласился Никодим.
— Но не это главное. Имейте в виду: хоть Куник и мошенник, хоть он присвоил себе наше Коборово, обкрадывать его нельзя, потому что в будущем я предъявлю к нему иск и отниму имение, его самого — в тюрьму, а Нину возьму под свою опеку. Который час?
Дызма вынул часы.
— Половина восьмого.
— Как? Уже? Мне надо скорей в павильон, а то мне не дадут ужина. До свидания. Жаль, я хотел вам еще много чего рассказать. Приходите завтра в это же время. Придете?
— Приду.
