Дызма тяжело оперся о письменный стол.
— Вам нездоровится?
— Нет, нет… Так кто же там?
— Куницкий.
— Ах, Куницкий… Хорошо…
— Примете его? — Да.
В кабинет вбежал Куницкий, все такой же вертлявый и такой же румяный. Еще в дверях поздоровавшись с Дызмой, он с невообразимой быстротой что-то затараторил.
Никодим смотрел на него с минуту, не в силах сосредоточиться, понять, о чем речь.
— Да, дорогой пан Никодим, года у меня прибавляются, но я не старею. Вот и у вас тоже чудесный вид. Что нового в политике? Как дела? Все жалуются на застой, на налоги, мой драгоценный: ведь этот налог с оборота режет человека без ножа. А всякие там поборы на общественные нужды! Прекрасный у вас кабинет, вкус, стиль… Может быть, сделаете мне одолжение, дорогой пан Никодим, откушаете со мной завтрак? С утра во рту ничего не было. Прекрасный кабинет! Не выберетесь ли со мной в Коборово? Погода, правда, собачья, зато тишина, покой. Нервы отдохнут, да и Нина, бедняжка, обрадуется — она так одинока. Прикатили бы на пару деньков, а?
— На следующей неделе, пожалуй.
— Золотой мой, благодарю вас, благодарю. Ну, так идем завтракать. Может, к «Бахусу», а?
— Спасибо, не могу. Сегодня завтракаю у князя Ростоцкого.
Эта ложь произвела, как и следовало ожидать, сильное впечатление. Расплывшись в улыбке, Куницкий стал говорить о том, какие возможности открываются перед Никодимом благодаря его связям.
Затем всплыла и подлинная причина визита: железнодорожные шпалы. Старик юлил, заискивал, говорил о барыше, который их ждет от этих поставок, убеждал Дызму, что если ему, Леону Куницкому, не захотят дать заказ из-за его процесса, то ведь все можно оформить на имя Нины Куницкой.
— Трудное дело, — отозвался Дызма.
— Хе-хе-хе, а я знаю, стоит дорогому пану Никодиму пальчиком шевельнуть… Ну, золотой мой, поговорите с министром путей сообщения.
И он пилил Никодима до тех пор, пока тот не согласился.
— Только не уезжайте, пока не обсудим договор; имейте в виду, что я в этом невежда.
Куницкий обрадовался и заверил пана председателя, что останется в Варшаве и в случае необходимости даст нужные сведения, хоть он и уверен, что для такого гения, как Дызма, этого не потребуется.
Приход Кшепицкого прервал поток его красноречия. Пообещав прийти на следующий день, Куницкий распрощался с Дызмой.
— Известный ловкач, — заметил Кшепицкий.
— Еще бы! — подтвердил Никодим. — Такого опутать не легко.
Длинная физиономия Кшепицкого скорчилась в презрительной улыбке.
— По-моему, пан председатель, нет такого ловкача, которого не провел бы другой ловкач.
Дызма от души рассмеялся. Он сам себя считал именно таким ловкачом. Ему даже показалось, что именно так считает Кшепицкий, — об этом по крайней мере говорила его фамильярная улыбка.
— О чем вы думаете? — поинтересовался Дызма.
— Думаю о том, — опустив глаза, ответил Кшепицкий, — что наше время принадлежит человеку, который умеет ловить случай.
— Какой случай?
Кшепицкий запрокинул голову, провел рукой по острому кадыку и как бы невзначай заметил:
— Коборово — лакомый кусочек.
— Еще бы!..
— Не каждому представится случай… Дызма кивнул:
— А вот Куницкому досталось.
— А может, достанется… и вам?
Никодим недоверчиво глянул на секретаря.
— Мне?
— Мир принадлежит тем, кто не считается с условностями.
— Вы хотите сказать, что совестливость — помеха?
Кшепицкий ответил не сразу, он внимательно следил за Дызмой.
— Пан председатель, — начал он, взвешивая каждое слово, — вы, наверно, знаете, что я для вас больше чем простой доброжелатель?
— Знаю.
— Так вот, я хочу быть искренним… Для вашего блага. Но не отрицаю, что и для своего. В наше время проигрывает тот, кто глуп.
Кшепицкий задумался. Теряя терпение, Дызма стал его подгонять:
— Да говорите же, черт вас возьми!
— А не рассердитесь на меня, пан председатель?
— Вы что же, за дурака меня принимаете?
— Боже сохрани. Я потому и говорю…
Кшепицкий придвинул стул, лицо его выражало сосредоточенность.
— Пан председатель, жена Куницкого по-прежнему вас любит?
— Еще как! Ежедневно вот такие письма пишет.
— Очень хорошо.
Кшепицкий наклонился к уху Никодима и зашептал…
Был уже четвертый час, когда оба вышли из банка и сели в автомобиль.
— В «Оазис»! — крикнул Дызма шоферу и хлопнул своего секретаря по колену. — А у вас голова на плечах. Только бы удалось.
— Почему ж не удастся? Значит, мы заодно? — протянул Дызме руку Кшепицкий.
— Еще бы! — И Дызма обменялся с ним крепким рукопожатием.
В тот же вечер Никодим Дызма нанес визит инженеру Роману Пильхену, министру путей сообщения.
Это был щуплый брюнет, человек уравновешенный, вечно улыбающийся, известный своей склонностью к уменьшительным словечкам. Министр со своей рыжеватой женой, по-видимому еврейкой, встретил Дызму восторженно.
— Председательчик, миленький! — воскликнул при виде Никодима Пильхен. — Ну и словечко вы отмочили в цирке! Чтоб вас комарик забодал! Я думал, удар хватит меня от смеха! Вот это называется формулировочка!
— Может быть, не слишком салонная, — растягивая слова, подтвердила жена, — зато по- мужски.
— Ты права. В нашей стране чересчур много шаркунов и слюнтяев. Мы любим все посахарить. Крепенькое словечко действует, как ушатик холодненькой водички.
Никодим рассмеялся и стал объяснять, что ему было просто необходимо излить ту ужасную злобу, которая им овладела.
После ужина приступили к делу.
Никодим и не думал, что все пойдет так гладко. Правда, Пильхен предупредил, что окончательного решения принять не может, пока не согласует вопроса с соответствующим департаментом в своем министерстве, но в принципе для миленького председательчика готов на все. Шпалы так или иначе пригодятся.
— Даю вам слово, мы покончим с этим скорехонько. Как бы там ни было, самое главное — не откладывать, такое уж у меня правило.
Дызма почесал в затылке.
— Собственно говоря, мне важно решение по этому делу оттянуть…
— Оттянуть, братец? — удивился министр.
