— Мне это не к спеху.
Пильхен рассмеялся и заметил, что в таком случае придется считать Дызму «необычным клиентиком».
Осведомившись, можно ли завтра прийти в министерство, Никодим стал прощаться.
— Светленькая головочка, — заметил министр, когда дверь за Дызмой закрылась. — Поверь, моя малюсенькая, каждая оказанная ему услуга — хорошо помещенный капиталец.
— Ах, не знаю, — отвечала пани Пильхен, — не понимаю я этих ваших политических комбинаций, знаю только одно: Дызма производит очень хорошее впечатление. Вот что значит английское воспитание!
Никодим вернулся домой и сразу позвонил Кшепицкому, сообщив ему, что дело на верном пути.
Затем принялся читать невскрытые письма Нины. В них он искал подтверждения прочности ее чувств.
Слова и тон писем не оставляли ни малейшего сомнения. Там только и было, что рассуждения о любви, жалобы на тоску, воспоминания о проведенных вместе минутах и мечты о будущем счастье вдвоем.
В одном из писем говорилось, как горько ей будет расстаться с Коборовом, где она родилась и где все напоминает ей безмятежное детство.
Дызма улыбнулся и открыл ящик стола. Из пачки бумаг вынул доверенность, на основании которой он мог от имени Нины Куницкой вести все ее дела. Эту доверенность вручил ему Леон Куницкий вскоре после приезда Никодима в Коборово. Он старательно сложил доверенность, спрятал ее в бумажник.
Весело насвистывая, разделся и с размаху бросился в постель. Его мысли занимала большая игра, которую он начал. Это были радостные и волнующие мысли.
Вдруг, без всякого повода, в тот самый момент, когда он выключил стоявшую на ночном столике лампу и комната погрузилась в темноту, все его существо пронзил дикий страх.
«Убили Бочека!»
Дызма оцепенел.
«Убили по моему приказу… За мои деньги… Я убил Бочека… Черт!»
Упрямая мысль все настойчивей лезла в голову. А вдруг существует загробная жизнь? Правда ли то, что говорят о духах?..
У противоположной стены что-то зашевелилось в темноте… Выступил чей-то силуэт.
Волосы у Никодима стали дыбом, трясущейся рукой потянулся он к выключателю, но рукавом пижамы задел за абажур, и лампа с грохотом опрокинулась на пол.
Никодим остолбенел. А тень двигалась к постели. Кровь прилила к сердцу, из горла вырвался пронзительный, протяжный крик. Один, другой, третий…
Секунды казались часами.
Вдруг до него донеслось шлепанье туфель. Через щель в дверях в комнату упала полоса света, на пороге спальни показался Игнатий с револьвером в руках.
— Что случилось?
— Зажги скорей свет.
Слышно было, как Игнатий шарит по стене. Щелкнул выключатель. Комнату залил свет — ослепляющий, чудесный, спасительный свет.
— Что случилось, пан председатель? Дызма сел на кровати.
— Ничего. Во сне померещилось… что этот… что вор…
— А я напугался. Ну, слава богу.
— Нервы у меня расшатались. Знаешь, Игнатий, возьми свою постель и ляг тут на оттоманке.
— Как прикажете.
— Да! И пойди в буфетную, налей рюмку водки, принеси сюда. Это меня успокоит.
Осушив двумя глотками рюмку, закусив водку каким-то черствым пирожком, Никодим почувствовал облегчение. Игнатий улегся на оттоманке.
«Тьфу! Какая же я баба!» — сам себе сказал Дызма, повернулся к стене и заснул мертвым сном.
ГЛАВА 14
Посмотрев доверенность, Кшепицкий вернул ее Дызме и заявил:
— Все в полном порядке. А вы знаете, кто в министерстве будет оформлять это дело?
— Разумеется, знаю. Некто Черпак, начальник отдела.
— Как, Черпак? Смешная фамилия. Но не в этом дело. Главное — что он за птица.
— Этого я не знаю, но, по-видимому, с ним можно спеться. Наконец тот факт, что министр Пильхен лично передал мою просьбу этому Черпаку, должен облегчить нам дело.
В одиннадцать явился Куницкий. Он начал с погоды, затем перешел на вчерашнее представление в театре, но в глазах все время поблескивало беспокойство: сделал Для него Дызма что-нибудь или нет? Наконец осторожно осведомился. Никодим кивнул головой.
— Конечно. Вчера был у министра…
— Золотой мой! Ну и что?
— Было нелегко, но в конце концов я его уговорил заняться этим делом…
— Слава богу! Дорогой пан Никодим, мне вас само небо послало!
— Стараюсь, как могу.
Он объяснил Куницкому, что дело займет несколько дней, может и неделю: деловые свидания, беседы. Пока вопрос в принципе не решен, Куницкому незачем появляться в министерстве; когда речь пойдет о заключении договора, ему придется лично уславливаться о некоторых деталях.
— Великолепно! Великолепно! — ликовал Куниц-кип. — Пан Никодим, может быть, какие-нибудь расходы… Я к вашим услугам. — И он вынул бумажник в ожидании ответа.
Никодим покачался в кресле.
— Пожалуй… пожалуй, тысяч пять хватит… — ответил он, погружаясь в раздумье.
— Пусть будет шесть! Мы еще с лихвой отыграемся на этом деле, хе-хе-хе… Хочешь хорошо ехать — смажь колеса! Не жалей масла! Это, пан Никодим, лучший принцип во всех делах. Не бояться издержек, если собираешься получить прибыль.
Он отсчитал двенадцать новеньких банкнотов, которые Дызма небрежным жестом сгреб в карман. Он настолько свыкся с крупными суммами, что деньги не производили уже на него того потрясающего впечатления, как это было сперва.
На этот раз он согласился позавтракать с Куницким. Во время завтрака пришлось выслушать целую лекцию о поставках вообще и о поставках шпал в частности.
В три часа Дызма отправился в министерство. Несмотря на то, что Пильхен был уже в пальто и в шляпе, при виде Дызмы он немедленно изъявил готовность задержаться еще немного. Он объявил Никодиму, что все в порядке. Пусть условия «дражайший председательчик» обсудит с Черпаком. Можно это сделать в любое время.
— Разумеется, мы заключаем эту сделку на том основаньице, — добавил министр, — что я питаю абсолютное доверие к вам и убежден: вы личненько дадите нам гарантию, что все будет в порядочке.
— Безусловно.
В тот же вечер Никодим был на приеме у графини Чарской, вдовы Маврикия Чарского, кашовицкого ордината, который оставил после себя небольшое состояние и скромное литературное наследство в виде четырнадцати повестей, изданных за счет автора, и шести — увы! — нигде не игранных исторических драм.
На этом основании вдова графа считала своей священной обязанностью окружать себя литераторами: в Варшаве не было ни одной известной в литературном мире личности, которая не фигурировала бы в числе посетителей ее салона.
Большинство литераторов бывало там часто. Они приходили туда с пустым желудком, а уходили с
