— Давай ее сюда!
— Ну, вот видишь, твои показания — брехня. Посадим в тюрьму.
Комиссар ждал ответа, но девушка молчала.
— Мне тебя жаль. Ты молода и глупа. Еще раз добром советую: откажись от показаний.
— Не откажусь, — с вызовом ответила Манька. — Пусть тюрьма.
Комиссар вскочил со стула и закричал, стуча кулаком по столу:
— Ах, тварь! Откажешься! Раз говорю — откажешься, значит, откажешься.
В бешенстве принялся он ходить взад и вперед по комнате. Наконец остановился перед Манькой.
— Ну? Отказываешься?
— Нет, — ответила Манька, закусив губу.
— Валясек, — позвал комиссар, — отвести в заднюю комнату и втолковать, что ложные доносы на важных чиновников приносят одни неприятности…
— Слушаюсь, пан комиссар.
Он взял девушку под локоть и вывел в коридор.
Она брела долго, очень долго. Солнце уже взошло, все люднее становились улицы. Манька шаталась, спотыкалась. Прохожие оглядывались. Какая-то пожилая дама бросила с презрением:
— Тьфу, бесстыжая, пьяная тварь!
Манька ничего не ответила.
ГЛАВА 18
Строгость и элегантность, хороший вкус и изящество — все эти качества сочетались в богато обставленном кабинете адвоката, отражая, казалось, как в зеркале, черты его владельца, седеющего господина с квадратной стриженой бородкой, светила бракоразводных процессов, члена городского муниципального совета, камергера его святейшества.
За письменным столом напротив хозяина сидел Никодим и внимательно ловил каждое его слово. А тот все говорил, говорил, спокойно, неторопливо, и речь его была похожа на реку, которая плавно струится по своему руслу.
Над головой адвоката в широкой золоченой раме висел большой портрет папы римского.
Адвокат отпер ящик стола, вынул папку, ни на минуту не закрывая рта, достал из нее сложенный вчетверо, написанный на пергаменте документ, развернул.
На белых шелковых шнурах к нему были прикреплены две большие восковые печати. Одну из них адвокат благоговейно поцеловал, подал документ Дызме.
Документ был написан по-латыни, тем не менее Дызме хорошо было известно, что он собой представляет.
Это было свидетельство о том, что брак Нины аннулирован.
Теперь, когда бумага была у него в руках, ему пришло в голову, что вся эта процедура недешево обошлась ему.
«Интересно, сколько теперь заломит адвокат?» — подумал он.
Как бы в ответ на этот вопрос адвокат вынул из папки небольшой лист бумаги, золотым карандашиком набросал какие-то цифры и заявил:
— Мой гонорар — четыре тысячи двести злотых. Дызма даже вскочил со стула.
— Сколько?
— Четыре тысячи двести, пан председатель.
— Вы шутите?! Я думал — тысяча, ну две!..
— Пан председатель, я имел честь с самого начала предупредить вас, что берусь за это дело только при условии, что вы согласны заплатить мне мой обычный гонорар и, кроме того, покрыть побочные расходы.
— Но четыре тысячи! В общей сложности это влетело мне почти в шестьдесят тысяч!
— Имейте в виду, пан председатель, никакой другой адвокат в этих условиях не смог бы добиться того, чтобы брак аннулировали. Мне пришлось израсходовать значительные суммы на… дополнительные показания свидетелей…
— Но ведь свидетелей нет уже в живых!
Адвокат кисло улыбнулся.
— Это правда. Но не думаете ли вы, что показания покойников стоят дешевле?
Никодим понял.
— Значит?.. — спросил он.
— Значит, — подхватил адвокат, — другого выхода не было.
Сунув руку в карман, Никодим вынул пачку ассигнаций, отсчитал деньги и встал.
Проводив посетителя в переднюю, адвокат долго объяснял ему, какие осталось еще выполнить формальности, какие внести изменения в книгу актов гражданского состояния. На прощание он с достоинством поклонился.
От адвоката Никодим поехал прямо к Нине.
Настроение у него было отличное. Последние дни все шло как по маслу. Манька исчезла с горизонта. Первые три дня его мучило беспокойство, не попытается ли она сделать еще один донос в полицию или прокурору. К счастью, она, видимо, успокоилась.
Теперь у Никодима в руках был документ, открывающий возможность жениться на Нине и уехать из Варшавы.
Сегодня утром он получил телеграмму: Кшепицкий извещал его о приезде. Это было крайне важным обстоятельством, так как в среду должно было состояться заседание экономического комитета Совета министров. На повестке дня стоял острый вопрос: министр финансов намеревался выступить с требованием продать за границу все запасы хлеба. Никодиму придется выступить и подать голос либо за, либо против. Как поступить, он еще не знал. Поэтому приезд Кшепицкого был ему на руку.
За последнее время он часто сам брал на себя смелость высказаться по тому или иному вопросу, о котором спорили газеты.
Он выбирал обычно ту точку зрения, которая казалась ему наиболее правильной, и выдавал ее за свою. Но теперь все должно было совершиться в строжайшей тайне.
У пани Пшеленской царило волнение. Лицо у хозяйки пошло красными пятнами, Нина была бледна.
— Что случилось? — с удивлением спросил Никодим.
— Ах, пан председатель, — затараторила Пшеленская, — представьте себе: Хелля выпустили из тюрьмы.
— Его арестовали по ошибке, — поспешила добавить Нина. — Перед ним извинились. Он ни в чем не виноват.
Дызма помрачнел и нахохлился.
— Я думала, у меня будет сердечный припадок, — продолжала, бурно жестикулируя, пани Пшеленская. — Представьте себе: полчаса назад звонит Янек Карчевский — знаете, теннисист — и говорит, ему позвонил Хелль, сказал, что это было недоразумение, попросил его сообщить об этом нам, Чарским и вообще всем. Мало того, он предупредил Янека, что намерен явиться к нам и лично объяснить положение дел. Что вы на это скажете?! Не знаю, как быть… Можно ли принять такого человека? Ведь он сидел в тюрьме по обвинению в шпионаже!
— Да, но обвинения не подтвердились, — робко возразила Нина.
— Что делать?! Пан председатель, что вы посоветуете? Что вы слышали об этом деле?
Никодим напустил на себя серьезный вид.
— Я располагаю самыми точными данными, Хелля выпустили лишь потому, что он сумел вовремя уничтожить все улики.
— Что вы говорите, пан председатель!
