вбежал Хьюэл из министерства иностранных дел. Он что-то прошептал своему шефу, а тот тоже шепотом передал эти слова Гитлеру. Нахмуренные лбы разгладились, и ругань была отложена. Что же случилось? Мы с Чиано узнали это гораздо позже. Из Москвы пришла депеша. Какой-то сотрудник русского посольства в Берлине в разговоре с чиновником министерства иностранных дел проговорился о перспективе прямых переговоров Востока с Западом. Пока еще не было и речи о поездке Риббентропа в Москву, но сама вероятность этой поездки отодвинула судьбу – или беды – оси на второй план. И пока Чиано допивал свою бутылку минеральной воды, Гитлер и его неразлучная тень закончили свои таинственные перешептывания.
Переговоры были отложены до утра следующего дня. Разногласия по вопросу о войне и военной помощи Италии были временно забыты, и Гитлер предложил посетить его любимое «Гнездо орла», место, где он отдыхал от всех проблем и передряг.
Когда мы вышли из бронзовых дверей лифта, поднявшего нас на высоту 425 футов (127,5 метра. –
Он с трудом держал себя в руках и вздохнул с облегчением только тогда, когда орлов, горный пейзаж и виды Австрии поглотил вечерний туман. Потом он отправился в «Остеррейхишер Хоф» в Зальцбурге и оттуда позвонил своему тестю:
– Положение очень серьезное. Подробности в Риме при личной беседе.
На следующее утро состоялась последняя встреча в Оберзальцбурге. Чиано был уже совсем другим человеком. Холодная решимость и проницательность государственного мужа, продемонстрированные им вчера вечером, испарились без следа. Он был уже ко всему безразличен и апатично выслушал слова Гитлера, который снова принялся уверять его в том, что ни Англия, ни Франция не начнут войну из-за Польши, а Риббентроп подтвердил эти заявления энергичным кивком. Потом Чиано произнес свои прощальные слова, которые стали его лебединой песней:
– Пусть ваше пророчество снова сбудется, фюрер, – наверное, вам отсюда лучше видно, чем нам из Рима».
Граф Чиано никогда не был другом Германии. Я не думаю, что немцев Кайзеровской эпохи или Веймарской республики он сумел бы понять – или хотя бы попытался понять – лучше, чем своих национал-социалистических союзников. С момента своего возвращения из Оберзальцбурга он стал нашим заклятым врагом, который не жалел усилий, чтобы саботировать пакт, который сам же и подписал.
В Риме он поделился своими мыслями с партийным секретарем Стараче и Артуро Боккини. Дон Артуро, в свою очередь, не делал секрета из своих антивоенных взглядов и уверял меня, что сделает все, чтобы Муссолини узнал о том, как на самом деле итальянцы относятся к войне. Графини и княгини в гольф-клубе стали теперь в моем присутствии разговаривать по-английски, а княгиня Изабелла Колонна, урожденная Сурсок из Бейрута, перестала посещать вечера в немецком посольстве в Ватикане.
Таковы были внешние симптомы кризиса, которые не вызывали в Берлине ничего, кроме насмешек. Ведь Муссолини, этот великий друг оси, был на стороне Германии, а Гитлер и дуче были связаны таинственными узами дружбы! Но улыбались в Берлине недолго. Как раз перед началом войны красавец граф совершил поступок, который, по мнению компании из гольф-клуба, нужно было совершить уже давно, и исполнил тур вальса на скользком полу международной дипломатии.
31 августа 1939 года, менее чем через три недели после своей знаменательной встречи с Гитлером и Риббентропом, Чиано допустил «оплошность», как он предпочитал потом это называть, в разговоре с сэром Перси Лореном, британским послом в Риме.
Европейский кризис был в самом разгаре, и нападение на Польшу стало неизбежным, когда Галеаццо Чиано пригласил в палаццо Киджи представителя его британского величества. Встреча состоялась между девятью и десятью часами вечера. Рим был погружен во тьму, и в городе царила непривычная тишина. Из личных апартаментов папы просачивался слабый свет – Пий XII, как и верующие в бесчисленных римских церквях, молился о сохранении мира.
В противовес этому кабинет Чиано с тяжелой мебелью в стиле барокко был ярко освещен. Принимая сэра Перси Лорена, граф испытывал душевный подъем. Посол же не скрывал своей крайней озабоченности. И тут он услышал слова, которые его сразу же успокоили:
– Неужели вы еще не поняли, что мы никогда не начнем войну против вашей страны и Франции?
Посол сразу же все понял. Вспыхнув от радости, он схватил обе руки Чиано и тепло пожал их, а потом, полный счастья, торопливо удалился. Чиано же не испытывал радости, позвонив своему тестю в палаццо Венеция. Он взял реванш за августовскую встречу и, что самое важное, отомстил Риббентропу.
Когда Муссолини отдал приказ снять затемнение, весь Рим возликовал. Чиано удалось отодвинуть войну всего лишь на девять месяцев, но кто об этом тогда знал? Он поспешил в палаццо Колонна, где донна Изабелла и все другие княгини и графини приветствовали его как победоносного наследного принца фашизма, а потом, не теряя времени, сообщили своим британским и американским друзьям о замечательной маленькой оплошности их кумира.
Будущие исследователи Второй мировой войны, вероятно, назовут беседу Чиано с британским послом 31 августа 1939 года событием исторического значения. До этого момента Франция напрочь отказывалась присоединиться к Британии, поспешившей на помощь Польше, поскольку Даладье и глава французского Генерального штаба Гамелен не хотели вести войну на два фронта. Только после того, как в Париже узнали, что Рим не выступит на стороне Германии, французское правительство дало свое согласие. Интересно, как развивались бы события, если бы Чиано не допустил своей «оплошности»? Пожертвовали бы западные державы еще одним своим восточным союзником, что они сделали в Мюнхене? Стала бы Британия помогать Польше в одиночку?
Я не собираюсь искать здесь ответы на эти вопросы. Я знаю только одно – итальянский министр иностранных дел считал это ночное интервью очень ловким дипломатическим ходом. В своем месте я расскажу, что оно стало одной из причин его трагической смерти в Вероне в январе 1944 года, поскольку Гитлер и Риббентроп так и не простили Чиано его «оплошности», о которой им очень скоро донесли.
Рим вступил в славный период
Примерно в это время Артуро Боккини вызвал меня в свой кабинет и молча протянул мне какую-то папку. Я прочитал собранные в ней документы и ужаснулся. Это были отчеты квесторов и агентов со всей Италии, из которых явствовало, что палаццо Венеция не сможет полагаться на карабинеров и полицию в случае, если Италия вступит в войну на стороне Германии. Пока они ограничиваются тем, что спокойно смотрят на демонстрации, требующие, чтобы страна оставалась нейтральной, и не предпринимают никаких действий, чтобы разогнать их, а в случае войны встанут на сторону народа. Я осмелился спросить его превосходительство, повлияла ли эта папка на решение Муссолини, но мой бестактный вопрос остался без ответа. Поскольку я не любил утаивать полученные мной сведения, я, как и раньше, сообщил о содержании этой папки господину фон Макензену. Однако мне неизвестно, что он сделал с этой информацией, впрочем, это меня и не касалось.
Все мое время было занято обслуживанием тех, кто боролся за милость Италии, и это занятие нравилось мне гораздо больше. Соперники – Германия, с одной стороны, и западные союзники, с другой, – из кожи вон лезли, ухаживая за ней, главным образом в социальной сфере, а члены дипломатического корпуса в Риме внимательно следили за настроением Чиано – улыбнулся ли он, нахмурился ли.
Во время этого «марафона» возникали самые невероятные ситуации. Пока вооруженные армии на Восточном фронте стояли друг против друга, готовые в любой момент начать боевые действия, мне пришлось встречаться на приемах с его превосходительством французским послом Андре Франсуа-Понсе, который был переведен в Италию из Берлина. Он всегда казался мне человеком, обладавшим самыми
