переоделся. Несмотря на то что любящие все критиковать итальянцы многое считали в Геринге смешным, его любовь к великолепию и императорская манера держать себя сближали их с ним больше, чем с любым другим германским лидером. После Мюнхенской конференции 1938 года он стал очень популярен среди итальянцев, которые считали его человеком, спасшим мир, и я хочу заявить, что его экстравагантные манеры теперь не очень сильно действовали на их натянутые нервы.
Однажды на встрече с итальянским министром транспорта я заметил, что Геринг просто умирает от скуки. Я также скучал, но Чини, один из богатейших и наиболее влиятельных предпринимателей и гранд- синьор до кончиков своих пальцев, заслуживал лучшего отношения. Я метнул на него многозначительный взгляд – любой переводчик, достойный своего звания, может иногда себе это позволить, – и князь- сенатор-министр рявкнул на ошарашенного маршала, требуя его внимания и сотрудничества.
Все замерли, кроме министра и меня, который и вызвал этот взрыв, но Геринг моментально изменил свое поведение. Он выпрямился, сосредоточился, стал уточнять у меня детали и делать заметки. Встреча прошла успешно и даже принесла кое-какие плоды, в частности Геринг заявил, что князь Чини – единственный итальянец, кроме Муссолини, который произвел на него очень сильное впечатление.
Незадолго до Рождества, в кои-то веки, штаб-квартира фюрера решила провести совещание – сначала с Муссолини, у которого, впрочем, не было никакого желания отправляться в заснеженные леса Растенбурга, а потом с Чиано и князем Каваллеро, начальником итальянского Генштаба. Почему взяли с собой меня, я не знаю до сих пор. Главной темой совещания была конфронтация оси с пресловутым Лавалем, но Чиано прекрасно говорил по-французски, и мне там делать было нечего.
По-видимому, я должен был развлекать путешественников во время долгой поездки на специальном поезде Муссолини. Они определенно нуждались в развлечении. Дела оси в Африке, России и других местах шли из рук вон плохо. Муссолини предлагал начать мирные переговоры с Россией, множество проблем доставлял Лаваль, и все яснее вырисовывалась грядущая катастрофа под Сталинградом. Хотя в поезде стояла удушающая жара, в его холодильниках хранилось множество свежих цветов, которыми ежедневно украшали стол в ресторане. Сам стол уставлялся отборными итальянскими блюдами, и каждый пассажир имел своего собственного стюарда. Красавец граф и лукавый начальник штаба не любили друг друга, поэтому недостатка в поучительных инцидентах не было. В течение нескольких дней я наблюдал ужасные застольные манеры Чиано и обжорство Каваллеро. Его родной Пьемонт был родиной белых трюфелей Альбы, и каждый день после еды я должен был записывать под его диктовку не способы улучшения все более ухудшавшейся военной обстановки, а самые изысканные рецепты приготовления этих деликатесов. Это напомнило мне последнюю поездку царя Николая II в императорском поезде, в котором жизнь, как обычно, протекала в роскошных гостиных и в спальном вагоне, в то время как за их стенами рушилась империя. В первый раз за все поездки в этих специальных поездах я был напуган – напуган, несмотря на извращенную роскошь, окружавшую меня. С каким удовольствием я распрощался бы с графом и фельдмаршалом, с украшенным цветами столом и обильной едой и отправился бы есть спагетти и пить золотое «Фраскати» в Изола-Фарнезе!
Этот визит завершился очень скоро. Никаких переговоров с Россией, конечно, не было, а Чиано рассвирепел оттого, что Лаваль, которого в ставке терпеть не могли, добился большего успеха, чем он. Оскорбленный до глубины души, он вернулся в гольф-клуб, где принялся развлекать своих игривых подружек описанием дурно-пахнущих домишек Растенбурга и выбалтывать им государственные тайны, которые они тут же передавали своим англосаксонским родственникам. Я сам отправился в Рим распаковывать ящики и коробки, набитые многочисленными рождественскими подарками, которые были присланы итальянцам их северными союзниками. Только я закончил давать официантам указания о том, как нужно сервировать великолепный нимфенбургский ужин Gelbe Jagd на представительском столе итальянского министра, как колокола Рима возвестили о наступлении сочельника. Фашистский режим уже трещал по всем швам, и у меня появилось отчетливое чувство, что в сочельник следующего года мне не придется уже распаковывать министерские ящики и коробки.
Положение Германии в начале 1943 года было не менее удручающим. В этом я имел возможность убедиться 30 января, когда Гитлер принимал в своей растенбургской штаб-квартире делегацию итальянских фашистов, которая прибыла, чтобы поздравить его с десятилетней годовщиной прихода к власти. У себя в Риме Муссолини только что сделал первый шаг к политическому самоубийству, уволив маршала Каваллеро и заменив его на посту начальника Генштаба генералом Амброзио. Преемник Каваллеро, возможно, больше подходил для этой должности, но даже до ушей дуче должно было дойти, что Амброзио является доверенным лицом короля и кем угодно, но только не преданным фашистом. Для Германии это назначение было катастрофой. Каваллеро, напоминавший в своем мундире руководителя какой-нибудь фирмы, был преданнейшим поклонником германских военных лидеров и неизменно соглашался со всеми их решениями. Амброзио же, как и все старшие офицеры итальянской армии, ненавидел нас лютой ненавистью, и все понимали, что очень скоро он создаст для нас серьезные проблемы.
За назначением этого ярого роялиста вскоре последовало увольнение Буффарини-Гвиди. Это было явным признаком растущей изоляции Муссолини. Тем не менее это нисколько не охладило юношеского энтузиазма упомянутой ранее итальянской делегации.
Я привожу свое описание дневных заседаний в том виде, в котором записывал их тогда. Это описание помогает воссоздать картину самого мрачного из юбилеев, на которых мне довелось присутствовать. Я назвал его «Фридрих Великий накануне Сталинграда».
«Вечером 30 января 1943 года в камине кабинета Гитлера в ставке в Растенбурге мирно потрескивали буковые поленья. Кабинет, обставленный простой мебелью светлого дерева, протапливался только наполовину, поскольку Гитлер не переносил жары – он считал, что она отупляет и нервирует. Нехватка продуктов столь же мало отразилась на ассортименте напитков и закусок, которыми был уставлен чайный стол, как и на гладко выбритых эсэсовских ординарцах, облаченных в белые кители. Их голубые глаза с безграничной преданностью следили за губами своего идола. Гитлер только что принял фашистскую делегацию, которая прибыла из Италии, чтобы поздравить его с десятой годовщиной прихода к власти. Торжественный ритуал, на котором присутствовали министр иностранных дел фон Риббентроп и итальянский посланник в Берлине Альфиери, ничем не отличался от подобных церемоний в прошлые годы, разве что те сопровождались победной канонадой.
Муссолини прислал огромное число руководителей местного масштаба из разных провинций. Делегацию возглавлял генерал милиции Тарабини, который был похож на отставного чиновника. На родине для членов делегации сшили великолепные мундиры. Если бы итальянские солдаты, воевавшие на русском фронте и страдавшие от ледяных бурь русской зимы, имели такие кавалерийские сапоги и длинные шинели с высоким воротом из плотной черной ткани, многие тысячи погибших были бы сейчас живы. Однако в палаццо Венеция никому не пришло это в голову.
Чести сидеть за одним столом с Гитлером удостоились только гаулейтеры Турина, Флоренции и Леггорна. Их коллег потчевали за отдельным столом, заверив, что, прежде чем они уедут, Гитлер лично побеседует с каждым из них. На лице фюрера никак не отражалась тревога по поводу того, что ему сообщали побледневшие взволнованные адъютанты, торопливо входившие время от времени с короткими докладами о том, что Сталинград на грани падения. Разговор за столом шел о трех городах, чьи представители сидели подле хозяина. Гитлер углубился в восторженные воспоминания о последнем дне своего пребывания в Италии в мае 1938 года, который он провел во Флоренции.
«Я никогда, никогда не допущу, чтобы самый прекрасный город Италии подвергся безжалостным бомбардировкам», – заявил он и добавил, что на берегах Арно будут установлены новейшие зенитные установки. Ни Турин, столица Пьемонта и колыбель королевской семьи, ни Леггорн, родина семьи Чиано, не удостоились подобной чести. Гитлер не любил ни короля, ни Чиано, поэтому об организации специальной военной защиты их родных городов не могло быть и речи.
Не считал необходимым защищать эти города и господин Риббентроп. С видом человека, осведомленного обо всем на свете, он поделился с гостями кое-какой сверхсекретной информацией об Америке. Согласно донесениям его агентов, народ этой страны так возмущен политикой Рузвельта, что падение этого «уголовника, действующего в угоду небольшой преступной клики евреев и масонов» было делом времени – впрочем, он не сообщил, когда в точности это произойдет. Вместо этого итальянцам была прочитана лекция об Америке и американцах в целом:
– Я их знаю, я хорошо знаю эту страну. Это народ, не имеющий ни культуры, ни музыки, а самое
