неожиданной для его небольшого роста силой вытащил эсэсовца за ноги.
— Не волнуйтесь! Поезжайте спокойно. Через минуту его не будет на дороге.
В девятнадцать часов тридцать минут машина остановилась у плотины. До взрыва оставался час. Выслушав рапорт командира, Генрих, как бы между прочим, спросил:
— Мой помощник здесь?
— Час назад ушёл!
— Понятно! Выстройте на площадке перед плотиной оба взвода!
Командир чернорубашечников с удивлением взглянул на Генриха.
— Вы что, оглохли? Выстроить оба взвода!
Командир козырнул и побежал выполнять приказание.
Генрих опустился на скамью возле бункера и оглядел всё вокруг. Нигде никого не видно. Где же люди Ментарочи?
Гольдринг посмотрел на часы. Как медленно движется время! Неужели через час всё будет кончено?
— Герр гауптман, взводы выстроены по вашему приказанию!
Генрих сделал несколько шагов и подошёл к шеренге солдат. Они стояли насторожённые, взволнованные этой необычной командой — покинуть посты и выстроиться.
— Солдаты! — голос Генриха звенел в тишине, изредка прерываемой одиночными выстрелами, доносящимися со стороны завода. — Слушать мою команду! Два шага вперёд, шагом марш! Шеренга дрогнула и, сделав два шага, остановилась.
— Положить оружие! Всем! Офицерам тоже… Так! Два шага назад, шагом марш!
Удивлённые солдаты выполнили и этот приказ.
— Солдаты! Вы честно служили отчизне и нашему фюреру. От имени командования объявляю вам благодарность. Но война кончилась! Наши армии капитулировали. Вы свободны!
Последние слова Генрих произнёс с воодушевлением, он видел, как люди Ментарочи бегут по плотине, занимают бункера.
— Командование поручило нам передать охрану плотины в руки восставшего итальянского народа. Вам всем я гарантирую жизнь. Сейчас вы отправитесь в казармы, а завтра домой…
Прозвучал одинокий выстрел. Командир чернорубашечников упал перед строем, пустив себе пулю в висок.
— А теперь слушай меня! — как всегда, весело крикнул Ментарочи. — В казарму шагом марш! А если кто хочет пустить пулю в лоб, не советую! Мир лучше войны!
— Направо! Шагом марш!
Чернорубашечники в сопровождении партизан послушно направились в казармы.
— А большая охрана у этого генерала? — спросил Ментарочи, спокойно прикуривая сигаретку, предложенную Генрихом.
— Нет, сапёры уехали в Пармо. Осталось несколько эсэсовцев, человек пять или немногим больше.
— Ну, это для нас пустяки!
— Но — чтобы всё произошло, как условились!
— Всё будет, как в лучших театрах!
Ментарочи, откозыряв, убежал.
Генрих снова опустился на скамью. Он видел, как Ментарочи расставляет людей на плотине, заводит их в бункера. Большинство в форме чернорубашечников. Их Ментарочи ставит на внешние посты, остальных отправляет в окопы и бункера.
— Ну вот, кажется, и всё! Теперь будем ждать высокого гостя! Сколько осталось?
— Двадцать семь минут! — отвечает Генрих, посмотрев на часы.
Слова его заглушает взрыв огромной силы. Замок, высившийся на скале, в противоположном конце долины, словно подскочил и медленно начал оседать.
— Генерал спешит! — встревоженно говорит Генрих.
— А всё-таки жаль замок, хотя он и не наш! Жаль! — вырывается с искренним сожалением у Ментарочи.
В это время раздаётся громкий свист.
— Едут! — восклицает Ментарочи и громко, весело кричит: — Приготовиться!
Все замирают. Генрих делает шаг вперёд.
По дороге к плотине мчатся две машины. Впереди «оппель-капитан», позади «хорьх».
— Генерал едет вторым! — бросает Генрих. — В его присутствии не забывайте, что вы лишь солдаты.
— Яволь! — широко улыбается Ментарочи.
Машины подъезжают к плотине и останавливаются.
— Все хорошо! — не совсем по форме рапортует Генрих.
Бертгольд молча кивает головой. Из передней машины выходит эсэсовец. Шофёры остаются на местах.
— И это вся ваша охрана, герр генерал? — удивляется Генрих.
— Одного я отправил к Лемке с приказом, а третий с тобой. Кстати, где он?
— Я приказал ему охранять вход в туннель. Советовал бы и вам послать своего, я не очень доверяю этим чернорубашечникам.
— Ты прав! В последнюю минуту могут предать! — Бертгольд поворачивается и отдаёт соответствующее распоряжение эсэсовцу и шофёру сопровождающей машины.
Шофёр личной машины генерала остаётся на месте.
— Пройдёмся немного! Я условился с Лемке, чтобы он выводил войска из долины ровно в двадцать часов тридцать минут. В нашем распоряжении ещё пятнадцать минут, а с плотины открывается чудесная панорама.
Бертгольд и Генрих медленно идут к плотине. Отойдя несколько шагов, останавливаются.
Бертгольд, облокотившись на перила, рассматривает долину, которую собирается затопить.
— А знаешь, Генрих, мне сейчас вспомнился Нерон. В галерее Германа Геринга я видел картину: Нерон любуется пожаром в Риме. Отличная картина! Особенно хорошо лицо Нерона, оно дышит восторгом, даже наслаждением.
— Скажите, герр генерал, вам не жаль те тысячи людей, которых через несколько минут потопят по вашему приказанию?
— Жаль? Что за глупости!
— А у каждого из них, как и у вас, возможно, есть жена, дети… мать.
— Прекрати этот разговор! Ты видел, как я поступил со Штенгелем? Ещё одно слово, и…
Бертгольд кладёт правую руку на кобуру. Но в этот момент железные пальцы Ментарочи сжимают его кисть.
— Ну зачем волноваться? Разве нельзя поговорить спокойно!
Рванувшись, Бертгольд заносит левую руку, чтобы оттолкнуть этого дерзкого солдата, выросшего словно из-под земли, но тот сжимает и вторую руку.
— Что это значит? На помощь! На помощь! — кричит Бертгольд, вырываясь.
— Ну, зачем кричать? Ваша охрана, синьор, уже на том свете и, должно быть, ждёт вас там.
— Генрих, может, ты скажешь, что это значит?
Генрих вплотную подходит к Бертгольду и шепчет ему что-то на ухо.
— А-а-а! — Кажется, что над плотиной прокатился волчий вой.
Поняв, что его многие годы водили за нос, Бертгольд забывает об опасности и страхе; — он теперь действительно напоминает ощерившегося волка. Генрих поворачивается и медленно идёт вдоль плотины.
Секунду Бертгольд провожает его бессмысленным взглядом. Мысль о потере миллионов, на которые он собирался спокойно дожить свою грешную жизнь, словно парализует его. Но вдруг до его сознания доходит, что дело идёт уже не о деньгах, а его собственной жизни.
