Глава четвертая
По дороге двигались повозки, на которых сидели дети, женщины, старики. За ними тащились рабы с тяжелыми ношами на плечах. По обочинам шли мужчины в дорогих хламидах и грубых гиматиях, обутые, босые, пожилые, юные, молчаливые, шумные, удрученные, возбужденные, эллины, чужестранцы, афиняне, метеки[34]. Те из них, кто покинул Афины с семьями, старались держаться поближе к своим повозкам. Одинокие двигались по далеким обочинам, чтобы избавиться от дорожной пыли и толчеи. Колот и Эпикур были среди последних.
При неспешной ходьбе путь от Афин до Пирея занимал не больше двух летних часов[35]. Теперь же, поддаваясь общему возбуждению, люди шли быстро, а те из них, которые боялись отстать от своих повозок, временами переходили с шага на бег. Галопом проносились верховые. Рабы с носилками, понукаемые своими хозяевами, бежали со скоростью лошадей.
Вскоре стали попадаться люди, которые брели в обратном направлении — из Пирея в Афины. Первый такой человек, которого остановили Колот и Эпикур, сказал, что из Пирея никто не может уплыть, потому что, едва заслышав о чуме в Афинах, все корабли и триеры[36] покинули порт и вышли на дальний рейд. Тем, кто пытается добраться до кораблей на лодках, македонские солдаты приказывают вернуться на берег, а то и опрокидывают лодки, заставляя несчастных добираться вплавь.
— Сегодня, — сказал встречный, — некоторые чужеземные корабли совсем ушли. — И добавил, опустив голову: — Некуда бежать, некуда…
Колот и Эпикур шли вдоль западной стены, время от времени прячась от солнца в тень, отбрасываемую крепостной стеной. Эта тень была короткой для того, чтобы можно было идти и находиться в ней одновременно: солнце стояло еще высоко. Поэтому приходилось садиться в тень, прижавшись к стене спиной. И хотя это не спасало от жары, все же избавляло от прямых жгучих лучей беспощадного солнца.
Эпикур заметно слабел и отдыхать приходилось все чаще. Он ничего не говорил Колоту, ни на что не жаловался, но Колот догадывался, что у Эпикура возобновились боли в спине.
— До заката еще далеко, и мы можем не торопиться, — сказал он Эпикуру. — Да и подкрепиться не мешало бы.
— Пожалуй, — согласился Эпикур.
Колот притоптал траву, росшую у стены, и они сели. Разложили на холстине еду: моченые оливки, лепешки, пирожки с сыром, испеченные Никеем. Эпикур съел несколько оливок, запил двумя-тремя глотками воды, вытер рукой усы и бороду и прислонился к стене, закрыв глаза.
— Вот и хорошо, — сказал Колот, — подремли.
— Глаза устали смотреть на эту суету, — вздохнул Эпикур. — А ты гляди, Колот, вдруг увидишь Метродора…
— У кого они могли остановиться в Пирее? — спросил Колот о Метродоре и Полиэне.
— У Кери?ба, Колот. У Кериба. Когда Метродор бывает в Пирее, он всегда останавливается у Кериба.
— У того, который спускался в Та?ртар, в царство Аида?
— Да, Колот. Кериб спускался в царство Аида, в пещеры на мысе Тенар [37]. И никого там не встретил.
Колот знал о Керибе из рассказов Метродора. Купец Кериб торговал пшеницей и оливковым маслом. У него было несколько кораблей. Однажды, потерпев кораблекрушение у мыса Тенар, он вместе со своими спутниками выбрался на берег и оказался у пещер, которые вызывали в каждом эллине чувство страха. По рассказу Метродора, Кериб сказал своим спутникам: «Если мы не погибли в морской пучине, значит, не погибнем и в Тартаре»[38]. Запасшись веревками и факелами, Кериб с товарищами спустился в пещеры и несколько дней бродил по ним, выкрикивая имя грозного властелина мертвых. Потом он сказал Метродору: «Кроме тьмы и молчания, там нет ничего» — и уверял всех, что пил воду из Леты[39]. Словами Кериба: «Кроме тьмы и молчания, там нет ничего» — Метродор начал одно из своих сочинений «О дороге к мудрости».
— Кериб живет у Сунийского маяка, — сказал Колоту Эпикур. — Мы легко разыщем его дом. И стал подниматься, опираясь на посох.
Они спускались к морю, к порту, который лежал в глубоком полукольце каменистого берега, освещенного розовым предзакатным солнцем. Розовым светились камни, глубокой синью наливалось море между всплесками чистейшего и ярчайшего золотого огня, загоравшегося на спинах покатых волн. Восточная половина неба отяжелела, припала к воде, а западная задралась, как сорвавшийся под ветром парус. На дальнем рейде маячили суда, за Мунихием грозными рядами стояли триеры былая слава и былая сила свободных Афин.
Чем ближе к морю спускались Эпикур и Колот, тем сильнее пахло соленой водой и рыбными цистернами, а потом к этим запахам стали примешиваться запахи горячего масла, чеснока, скотобоен и рыбожарок, винных складов и кожевен. Все вместе они составляли запах Пирея — самого крупного порта Средиземноморья. Пирей — две широкие ладони Афин: одна — дающая, другая — берущая. На берущей ладони — пшеница, ткани, благовония, золото и серебро, драгоценные камни и пергамент, лучшие вина Лесбоса и Хио?са, египетские краски и италийский мрамор, строевой лес из Македонии, железо с Кипра и Эвбе?и, медь из Халкиды, лен из Колхиды, Карфагена и Финикии — все, что можно взять и купить в огромном мире, еще недавно подвластном Александру; на дающей ладони — оливковое масло, оружие, суда, предметы роскоши, произведения искусства, воск Гиметта, мудрость Ликея и Академии, книги стоиков, киников и скептиков и, наверное, книги эпикурейцев… Пирей — средоточие торгашества и разврата. Тесно друг к другу жмутся в городе заезжие дворы, харчевни, скирафии[40], дома богатых гетер и купцов, менял и работорговцев, лачуги портовых грузчиков, зеленщиков и водоносов. Тайная, скрытая от людских глаз нечистая жизнь здесь не стихает ни днем, ни ночью. Пирей — прибежище для всех пороков. Пирей — морские ворота Афин, за которыми лежит безграничный и манящий простор…
Они подошли к молу, у которого шумела многотысячная толпа, вырвавшаяся из Афин. Толпа требовала возвращения кораблей с рейда, толпа кричала, и над нею, как колосья в ветреный день, колыхались руки. Вдоль мола, не подпуская людей к воде, стояли шеренги македонских солдат с обнаженными мечами. О мол, раскачиваемые волнами, бились перевернутые барки и плоты, на которых афиняне тщетно пытались выйти в рейд. Несколько барок с солдатами сновали вдоль берега, вытаскивая из воды смельчаков, бросавшихся в воду с целью добраться до кораблей вплавь. Из-за мыса вышли две стройных черных триеры и медленно двинулись к выходу из бухты, мерно взмахивая рядами красных весел. Толпа на миг притихла, и стало слышно, как ритмично свистят флейты келевстов[41]. Триеры вышли на перехват лодок, вынырнувших из-за мыса Канфа?р и устремившихся к судам, стоявшим на рейде. Поняв это, толпа закричала с новой силой. Задние стали напирать на передних, и те почти вплотную приблизились к ощетинившимся мечами македонцам.
— В действиях македонцев больше добра, чем зла, — сказал Колоту Эпикур. — Они не хотят выпустить чуму из Афин. Но афиняне не хотят жертвовать собой ради безопасности других городов. Афинян можно пожалеть, но нельзя похвалить. Похвалы заслуживают только разумные…
Триеры быстро настигли лодки беглецов, зацепили их баграми и канатами и подтянули к бортам.
— Ночью многие уйдут, — сказал Колот.
— Если будет безлунная ночь, Колот. — Эпикур посмотрел в сторону Сунийского маяка, который становился все ярче по мере того, как над бухтой сгущались вечерние сумерки. — Поспешим к Керибу. Мы увидели все, что надо было увидеть. Теперь — к Керибу, чтобы увидеть Метродора и Полиэна.
Они пошли в сторону маяка. Чума свирепствовала и здесь. Из-за глухих оград то и дело доносились горестные крики и причитания. Длинные повозки, сопровождаемые факелоносцами, громыхали колесами по
