вспоминать о ней. Это правда, что из прошлой жизни родилась настоящая, но из какой грязи, из каких унижений, из какой тоски и стыда! Земля, которая досталась его обнищавшим родителям на Самосе, была скудной. К тому же семья быстро росла, а земли было совсем мало. Отец, принадлежавший к некогда знатному афинскому роду, вынужден был не только копаться в земле и навозе, но еще и учительствовать, обучать чумазых и постоянно голодных соседских детей чтению и письму. Но и это не спасало семью от постоянной и острой нужды. А потому и мать, когда дети немного подросли, принялась за ремесло, ниже которого считалось только сводничество. Она ходила по домам окрестных богачей и совершала там очистительные жертвы, изгоняла злых духов, читала заклинания над роженицами, над немощными стариками и старухами и получала за это жалкие оболы. Часто она брала с собой младшего сына Эпикура, и он помогал ей, делая то, что она ему приказывала: шептал заклинания у ворот, у дверей, у воды, бросал зерна в жертвенный огонь, бил ладонями по пыльной земле, призывая подземных богов, воздевал руки к богам небесным и всегда, следуя за матерью, носил в корзинке всякие лекарственные снадобья и предметы для магических действ. Теперь он вспоминает об этом как о дурном сне, привидевшемся ему в долгих и безрадостных скитаниях по острову Самосу, а вспомнив, содрогается от мысли о том, как он не загубил свой неокрепший детский ум в те далекие годы, как образы дикие и нелепые, взращенные на темном суеверии, не погасили в нем свет разума и ясность чувств.
«Пусть легкой будет земля над тобой, Хайрестра?та, — подумал Эпикур о покойной матери. — Ты беспокоилась не о душах своих детей, а об их ненасытных желудках, бедная. Все простится тебе, все прощаю…»
Мало думал о душах своих детей и Нео?кл, отец Эпикура, хотя и Эпикур, и три его старших брата — Хайреде?м, Неокл и Аристобу?л — обучены были грамоте отцом. Он учил их вместе с чужими детьми и научил только тому, чему научил чужих детей, — чтению и письму. Да еще родословной богов: от Урана и Геи родился Крон, от Крона и Ре?и — Зевс; Зевс с Герою и земными женщинами народил богов и полубогов, которые следят за каждым шагом человека… Он любил читать ученикам «Теогонию» Гесиода[9], сведения для которой поэт, надо думать, почерпнул во сне. Ученичество для Эпикура закончилось в тот день, когда он спросил у отца, из чего возник Хаос. Отец, по своему обыкновению, читал ученикам Гесиода. И когда произнес слова: «Прежде всего во Вселенной Хаос зародился, а следом широкогрудая Гея…», Эпикур спросил, дерзко прервав отца: «Откуда же произошел сам Хаос, если он был прежде всего?»
«Учить этому — не мое дело, — ответил отец. — Этому учат философы».
«Тогда надо идти к ним, — сказал Эпикур, — а не сидеть здесь…»
Двадцать лет жизни он провел в скитаниях. Он сам учительствовал на Самосе, в Митиле?не, в Лампсаке и Колофоне, скудно питаясь и плохо одеваясь. Постоянная нужда, унизительные и тяжкие заботы о хлебе насущном отнимали много сил и времени, которые можно было бы посвятить образованию, наукам. В те годы, когда обеспеченные юноши в Афинах обучались в Академии и Ликее, слушали Ксенократа и Аристотеля, Эпикур довольствовался тем малым, что ему могли преподать невежественные учителя, называвшие себя философами лишь на том основании, что знали имена подлинных философов. Знания этих мнимых философов были ничтожны, а высокомерие безгранично. Это они чванливо называли Платона золотой монетой, Аристотеля — мотом, Протаго?ра — дровоносом, Гераклита — мутителем воды, Демокрита — Пустокритом, диалектиков — вредителями, киников — бичом всей Эллады… Сам Эпикур, случалось, заражался чванством этих невежд и повторял вслед за ними оскорбительные прозвища, которые те раздавали подлинным философам и мудрецам…
Он видел Ксенократа[10] и несколько дней слушал в Ликейском саду Аристотеля. Он ничего не понял из того, что говорил Аристотель, потому что не был подготовлен к этому предыдущими учителями. Надо было начать с азов, и он готов был уже приступить к регулярным методическим занятиям, но тут умер Александр Македонский, и Аристотель покинул Афины. Вскоре вынужден был покинуть Афины и Эпикур: преемник Александра Македонского Перди?кка изгнал афинских поселенцев с Самоса, чтобы вернуть земли на острове аристократам. В числе изгнанников оказался и отец Эпикура Неокл. Эпикур лишился всяких средств к существованию и уехал к отцу в Колофон, малоазийский городок, который был славен только тем, что в нем некогда жил Ксенофа?н, писавший стихи против Гесиода и Гомера, за что и был изгнан колофонцами. Эпикуру вновь пришлось заняться учительством. Мечта об изучении наук осталась лишь мечтой. К счастью, она не умерла. Она жила в нем все те тяжкие годы, когда он скитался по малоазийским городам. Она помогла ему найти верных друзей и основать свою философскую школу сначала в Лампсаке, а затем в Митиленах, на Лесбо?се. Она в конце концов помогла ему вернуться в Афины и купить этот сад, в котором он поселился вместе со своими друзьями — людьми бедными, но преданными одной высокой мечте. Ему было тридцать два года, когда он возвратился в Афины. Теперь ему шестьдесят. Старым стал Эпикур. Старым стал его сад. Постарели его друзья… Вот и Метродору уже пятьдесят, из которых двадцать пять лет он прожил здесь, в саду, и Гермарх стал седым, и Колот, говорят, стал не так е?док и остроумен в своих речах против Зенона Китийского… Усталость, которая одолевает человека к концу трудового дня, снимает сон, усталость же, которую приносят годы, не снимает ничто.
Глава вторая
Пришла Мамма?рия, едва приплелась, опираясь на палку.
— Это ты, Маммария? — спросил Эпикур, услышав на садовой дорожке ее шаркающие шаги.
— Это все еще я, — ответила та, выходя из-за деревьев и улыбаясь. Это была ужасная улыбка. Женщины старятся быстрее мужчин, и старость уродует их беспощадно. Зато и молодость дарует им красоту необыкновенную и яркую. Красавицей, известной всем Афинам, была Маммария, когда Эпикур впервые увидел ее. — Принесла тебе груш из моего сада, — сказала Маммария, ставя корзинку с крупными желтыми плодами на скамью рядом с Эпикуром.
— Могла бы прислать с рабом, — заметил Эпикур, беря из корзинки грушу. — Зачем же самой-то таскать корзину?
— Охо-хо, — вздохнула Маммария, садясь рядом с ним, — еще двадцать лет назад ты горько поплатился бы за такие слова, Эпикур. Раньше ты плясал от радости, когда я приходила с пустыми руками. А теперь я пришла с подарком, но ты, кажется, и этому не рад…
— Рад, рад, — успокоил Маммарию Эпикур. Прекрасные груши, — похвалил он ее подарок. — Сладкие и сочные…
— И можно есть без зубов, — добавила Маммария. — Груши для беззубых.
— У меня есть такие же, — сказал Эпикур. — Но мои еще не созрели.
— Твой сад и цветет позже моего, и плодоносит позже. Потому что он на северном склоне холма. Но почему ты выглядишь так молодо, Эпикур, а я уже совсем старуха? — спросила. Маммария. — Ведь мы ровесники. Даже родились в одном месяце, в Гамелии[11]. Я знаю, что ты скажешь, Эпикур. Но все равно это несправедливо, потому что женщина живет только в молодости, а мужчины и в старости не теряют своего положения среди людей: цари остаются царями, философы — философами…
— Это не совсем так, Маммария, — сказал Эпикур, щурясь от яркого солнца, которое вдруг выплыло из-за облака и залило сад белым летним светом. — В свое время ты не приняла мои советы, а других советов у меня нет.
— Не за советами к тебе пришла, — обиделась Маммария. — Ты слишком высоко ставишь свою мудрость, если думаешь, что Маммария нуждается в твоих советах.
— Зачем же ты явилась? — спросил Эпикур.
— Да вот же, — ответила Маммария, — груши тебе принесла. Сладкие и сочные, как ты сказал, чтоб тебя порадовать. А советы твои мне не нужны. — Маммария, кряхтя, встала. — Хотя, если можешь, ответь мне на один вопрос.
— Спрашивай.
— Там, после смерти, действительно ничего не будет? — спросила Маммария. — Совсем ничего?
— Там будет то же, что было до твоего рождения. Вспомни, что было до твоего рождения, и ты
