— Ну, довольно, — Малкольм вскочил, глаза его сверкали гневом. Он склонился над гостем: — Никто, ни один человек не должен был настолько близко подходить к нашему источнику. Ты так сильно пресытился всем? — Он шумно перевел дыхание. — Никто не мешал тебе играть в твои игры с самоубийством. Никто не мешал тебе умирать добровольно и впадать в депрессию. Никто тебе никогда ни в чем не мешал, как и все мы друг другу. Но есть вещи, которые недопустимы.
— Она уже никому не помешает, — с болью в голосе отозвался Дориан. — Она мертва.
Малкольм только вскинул бровь. Быстрым взглядом пробежался по лицу гостя, и уже более спокойно и отстранено заметил:
— Это к лучшему.
— Да, я показал ей крупицу нашего мира. Я хотел, чтобы она познала меня всего, целиком, и то, что составляет мою суть — также. Но я не думаю, что я первый совершил подобный проступок. Почему это так взволновало тебя?
Малкольм колебался.
— То, что произошло, когда ты ей показывал наш мир, нельзя назвать простой демонстрацией.
— Как тебя понимать?
— Тьма не уничтожила ее.
— Но она находилась там ничтожный промежуток времени — я не позволил бы ей оставаться там слишком долго, потому что не собирался убивать ее.
— Не тебе решать, — зло усмехнулся Малкольм. — Тьма не поглотила ее только потому, что что-то в ней увидела, или узнала. Я сам не могу найти этому разумного объяснения. Если бы твоя подруга была одной из наших, я бы сказал, что она слишком стара, настолько, что у них с нашим источником общие корни. Но это абсурд по отношению к человеку. — Он замолчал. — И тем более теперь уже не имеет ровно никакого значения. — Малкольм повернулся к огню, давая понять, что разговор окончен.
Какое-то время Дориан молчал, переваривая услышанное.
— Это все, что ты хотел знать? — вскинулся Дориан. — А может, ты все-таки хотел бы знать, что Паркер нарушил закон, убив моего человека?
— Насколько я знаю, Паркера уже давно никто не видел. Так что, скорее всего, он также мертв. На этом дело можно считать закрытым.
Дориан уронил голову на подголовник.
— О, это безразличие вечности. Люди и события — мелькающий перед глазами калейдоскоп, не больше и не меньше.
— Если ты все еще считаешь иначе, значит калейдоскоп еще недостаточно мелькал перед твоими глазами, Дориан.
— Да, Малкольм, я знаю, что ты старше. Но что дала тебе тоя вечность? Что ценного? Зачем ты продолжаешь жить?
— Я мог бы тебе назвать сотню причин зачем. Но тебе не нужны мои ответы. Ты слышишь во всем только одно — что смысла нет. Я не могу переубедить тебя, да и слишком давно уже не занимаюсь убеждениями, — Малкольм рассмеялся.
— С тех пор, как ты был священником?
— Да, когда-то я им был. Забавно, не правда ли?
— Нет, — Дориан поднялся, поклонился хозяину и вышел.
Глава 13
— Ты как-то очень бодра сегодня, — заметил Чарльз, когда они прогуливались по парку.
— А обычно я — как выжатый лимон, — криво усмехнулась Сэм. — Ну, спасибо, за комплимент.
— Ты знаешь, о чем я.
— Нет, — продолжала упираться Сэм. — Я не такой проникновенный психотерапевт, как ты.
— Ты просто менее внимательна. — Серьезно ответил Чарльз. — И еще сегодня ты как никогда язвительна и жаждешь ссоры, я бы сказал, даже драки. Но драться мы с тобой не будем.
— Да уж, — отозвалась она, мысленно представив, как со всей дури заезжает Чарльзу в челюсть и получает перелом суставов. А он, максимум, неодобрительно смотрит на нее и печально качает головой.
— Как прошел день? Было что-то необычное? — Он никогда не отставал с расспросами, уцепившись за что-то.
— Была в 3-х твоих заведениях. Честно отрабатывала деньги. — Огрызнулась Сэм. Определенно она была настроена сегодня навалять Чарльзу, не в том, так в ином смысле.
— Не сомневаюсь. — Спокойно резюмировал тот.
И тут Сэм припомнила свою дневную сцену с бухгалтершей. Когда все служащие отправились на обеденный перерыв, и они остались с крупной темноволосой женщиной наедине. Закончили разбираться с цифрами и бумагами, и помнится, женщина спросила Сэм, не желает ли она присоединиться и чего-нибудь перекусить, как и остальные. А она вдруг заметила, что ее тошнит от мысли о местных гамбургерах, что, в принципе, само по себе не было удивительным, но с другой стороны, она ощутила явственный голод и поняла, какая сочная отличная кровь течет в жилах немолодой женщины, какой энергией она наполнена, как приятно ее всасывать в себя. И не было ничего на свете лучше этого, сытнее, великолепнее. Вот тогда- то она и одернула себя, и сломя голову и повергнув бухгалтершу в легкое изумление, вылетела из комнаты и забегаловки прочь на свежий воздух. Если бы у нее с Чарльзом были хоть какие-то отношения, она бы заподозрила, что он сделал ее себе подобной, или начал делать. Она знала, что это были не ее мысли, вся эта невыносимая жажда крови и силы, заключенной в ней, — ведь так? Это не могли быть ее мысли.
— У тебя кожа покрылась мурашками, — констатировал Чарльз в своей привычной тактичной манере.
— Да, мне ночью снова снилась тьма. — Ответила Сэм почти правду.
Чарльз бережно сжал ее руку в своей.
— Все будет хорошо, — прошептал он.
— Дурацкую фразу он сохранил от людей, — подумала Сэм. — Пожалуй, одну из самых дурацких. Она никогда не сбывается.
Впервые Дориан не просто отключился на рассвете, как это бывало обычно, а впал в странное состояние между явью и сном. Он думал о Сэм перед тем, как лечь, и, видимо, потому ощутил ее присутствие в своем наступающем сне. Холод и мрак, в которые он уходил каждое утро и из которых возвращался с наступлением ночи, словно из небытия, коснулись его сегодня бережно и нежно, и почему-то был в них оттенок человеческого тепла, такого любимого и знакомого, что хотелось закрыть глаза и прижаться, втягивая и втягивая его аромат носом, до самого пробуждения.
— Сэм, — прошептал Дориан, протягивая руки в пустоту. — Сэм…
Она протягивала к ней руки, как ребенок к матери. И тьма узнала, и приняла ее в свои спокойные объятия. Они больше не были ни страшны, ни неприятны. И это открытие было, пожалуй, еще более пугающим, чем все, что было раньше. И Сэм постаралась выдохнуть во тьму обратно всю ту силу, что зачерпнула в прошлый раз. Всю свою силу воли она сосредоточила на одном действии — выдохнуть и сбежать, выдохнуть и проснуться. Но бежать было некуда — Сэм была одним целым с окружающим пространством. Это она сейчас мучилась тоской и одиночеством, и вдыхала жизнь на короткие периоды в пустые оболочки. И не испытывала к ним ничего: ни тяги, ни интереса. Только любопытство к познанию, познанию самой себя со стороны, а будучи с собой единым целым, это уже было невозможно, поэтому тьма напряглась и вытолкнула Сэм прочь.
Не смотря на то, что была суббота, и Сэм не должна была появляться на работе, она побежала в забегаловку на Ози-роад, где работала ее подруга Фанни. Сэм настолько была переполнена эмоциями из-за своего счастливого избавления, что даже забыла позвонить ей предварительно и уточнить на какой смене та была, но ей повезло: Фанни сидела на бровке, недалеко от задней двери, и курила, щурясь на солнце. Ее огненно рыжие волосы рассыпались по плечам, а резинку она машинально вертела между пальцами.
