Снова подняв глаза, Джон увидел, что дым уже вьется над ним, становясь все гуще и темнее. В ноздри ударил едкий запах задымившегося тростника. Внезапно дверь спальни распахнулась – старые кожаные петли протестующе заскрипели.
Ужасно кашляя, Николь ворвалась в комнату, на плече у нее висела свернутая в кольцо веревка. В светло-карих глазах дочери стоял страх, лицо было перепачкано сажей, платье обгорело. Она швырнула веревку через комнату и захлопнула за собой дверь, но та снова со скрипом отворилась. Девушка налегла на нее спиной и закрыла.
Джон уставился на веревку, лежащую под окном. Он понял, что дочь хочет его спасти. Такая забота тронула отца, но он хорошо понимал, что Николь задумала невозможное. И не только из-за его грузности. Джон вздохнул и попытался усмехнуться. Веревка почти наверняка завершит дело, начатое мечом Рэналфа: она разорвет его надвое.
– Дочь, – сказал он ей, – тебе не спасти меня.
– Отец! – хриплым голосом выкрикнула Николь.
В этот же миг дверь с силой распахнули, и девушка отлетела в другой конец комнаты, упав лицом вниз, совершенно ошеломленная.
На пороге стоял рыцарь, высокий, огромный, настоящий великан. Его одежда была залита кровью, а пятна цвета ржавчины на мече свидетельствовали о том, что он отнял жизни у многих обитателей Эшби. Хотя лицо рыцаря было скрыто, Джон узнал его по огромному росту. Перед ним стоял Гиллиам Фицхенри, брат Рэналфа Грейстенского. Молодой рыцарь молча шагнул в комнату, держа перед собой оружие.
Значит, Рэналф поджег Эшби, не удовлетворившись множеством смертей. Господин Джона собирался стереть с лица земли даже воспоминания о мятежном вассале. Таков удел предателя.
Джон приготовился к смерти. Его рука больше не сжимала рукоять меча, а безвольно лежала на ней. Нет, он не добавит к совершенному греху еще один, не станет сопротивляться справедливому возмездию и умрет от руки брата своего господина. По крайней мере смерть от удара меча менее мучительна, чем от огня пожара.
– Так вот ты где, подлый предатель! – воскликнул Гиллиам Фицхенри, подходя к Джону на расстояние длины меча. Его глубокий голос стал хриплым от дыма. Указывая острием клинка на окровавленные повязки на животе Джона, он продолжил: – Вижу, мой брат оказался не таким беспомощным, как тебе хотелось бы. А ну поднимай оружие и попробуй на вкус металл другого сына Грейстена!
Слова звучали холодно и твердо.
Не веря своим ушам, Джон смотрел на молодого рыцаря, уверенный, что ослышался. Стены зала содрогались от людских криков, балки стонали и трещали, охваченные огнем. Легкие Джона отказывались работать, он почти не мог дышать от горького, едкого дыма. Времени оставалось мало. Почему же этот парень не наносит удар?
Николь пошевелилась, пытаясь вдохнуть воздуха и прийти в себя. Она с трудом поднялась на четвереньки, ее руки дрожали.
– Нет! – прохрипела она. – Остановись! – Девушка задыхалась.
Гиллиам не обращал на нее внимания.
– Поднимай свой меч, – приказал он пожилому мужчине, – пока ты не сгорел!
Сердце Джона разрывалось между печалью и гордостью от этих слов. Младший брат лорда Рэналфа предлагал несчастному предателю бесценный дар – достойную смерть, смерть порядочного человека, каким когда-то был Джон.
Собрав остаток сил, он оторвал конец меча от пола и даже попытался расправить плечи, утешая себя тем, что его уход из жизни свершится быстро и почти безболезненно.
Гиллиам кивнул, давая понять, что уважает мужество противника перед лицом смерти. Этого было достаточно, чтобы вернуть Джону потерянную душу. Он закрыл глаза, и его дух свободно воспарил в небеса, прежде чем меч противника успел пронзить ему горло.
ГЛАВА 1
Проклятие! Где же, в конце концов, де Окслейд? Лишь свадебный договор, который они составили прошлой весной, может ее спасти. Николь Эшби шумно и зло выдохнула; в холодном воздухе заклубилось облачко пара. Она упрекала себя за возникшие сомнения; надо верить, что ее молочная сестра сумела доставить послание. Для нее, Николь, нет ничего ужаснее, чем насильственный брак с человеком, убившим отца, разрушившим ее дом.
Лучше принять смерть, чем сделать Гиллиама Фицхенри владельцем Эшби. Нет, лучше ему умереть.
Четырьмя широкими шагами она пересекла маленькую комнатку, подошла к двери и уставилась на нее. Самолюбие требовало попытаться вырваться из заточения, но дверь не поддавалась. С тех пор как лорд Рэналф арестовал Николь, она уже четыре месяца находилась под его надзором. Ничего удивительного, что ее заперли накрепко.
Николь резко повернулась, и распущенные волосы рассыпались по плечам; каштановые локоны достигали пояса. Николь шагнула мимо стула и горшка, мимо набитого грубой соломой тюфяка, служившего ей постелью. Зеленые, расшитые золотом юбки дорогого наряда, специально сшитого к свадьбе, от которой она упорно отказывалась, колыхались при малейшем движении. Лучше бы насильнику вернуть ее повседневную одежду, иначе скоро он не узнает дорогих нарядов. Прошлой ночью девушка нарочно улеглась в них спать.
Николь остановилась возле дальней стены комнаты, ближней к башне. Сквозь узкую прорезь бойницы она могла видеть кусочек мира, от которого ее так давно отрезали.
Прошел уже час после рассвета, за окном царила мрачная серость, небо было сплошь затянуто плотными ноябрьскими облаками. Сквозь бойницу Николь видела часть поселения, прилипшего к внешней стене Грейстена. Дома стояли очень близко друг к другу. Для сельской девушки, какой была Николь, подобная теснота казалась невыносимой. Но все равно ее охватила зависть, ведь у жителей Грейстена было то, чего она была лишена: свой дом, своя постель. Эти люди не сидели, как она, в неволе, в чужом доме, где у нее нет ничего собственного, кроме нескольких украшений.
