всего, — и закрыл дверь.
Через пару часов Никитич снова заглянул в глазок камеры-одиночки, однако новенький паренёк находился все в той же позе, а хлеб продолжал оставался целёхоньким.
— Ну-ну, — задумчиво пожал плечами старший прапорщик и удалился.
Сам того не подозревая, Никитич всерьёз заинтересовался этим странным пареньком: прошло уже более шести часов, а тот никак не проявляет себя. Не просится в туалет, не жалуется, не заявляет о своих правах, ничего не ест и не пьёт.
«Интересно, сколько же ты продержишься со своим характером, парень?» — подумал Никитич.
Когда часы отмерили ещё десять часов нахождения Серафима в «стакане», старший прапорщик открыл дверь, ожидая увидеть бедолагу задыхающимся от нехватки воздуха и мокрого от пота. Однако новенький стоял все в той же позе, и его лицо, как и джинсовая куртяшка, продолжали оставаться сухими. Синие глаза паренька смотрели прямо перед собой, и в них не было даже тени усталости.
— Выйди на минутку, хотя бы мышцы разомни, — неожиданно предложил Никитич: почему-то ему действительно стало жалко этого своенравного парня.
Серафим не только не шелохнулся, но даже глазом не моргнул, продолжая смотреть в никуда.
— Ты чо, паря, двужильный, что ля? — искренне удивился старший прапорщик.
И вновь не последовало никакой реакции.
— Ив туалет не хочешь?
Никакого ответа.
— Смотри, тебе виднее, — Никитич пожал плечами и закрыл дверь. — Однако странный парнишка: впервые встречаю такого, — пробормотал он, — такое ощущение, что он все слышит, но… не слышит… — он повторил про себя сказанное и хмыкнул: — Во, старый ты хрен, договорился: слышит и не слышит! Ладноть, часика через три сызнова загляну…
Однако Никитича отвлекли текущие дела, да ещё пришлось разбираться с вновь прибывшим этапом, и он освободился лишь к трём часам ночи, то есть через пять часов после последнего посещения молчаливого новенького. На этот раз прапорщик был уверен, что странного парня должно было сморить после более чем двадцати часов нахождения в «стакане». Но и на этот раз новичок стоял в той же самой позе и находился в том же состоянии, словно его только что засадили в тесную камерку.
— Какой-то ты, действительно, двужильный, паря! — всплеснул руками старый прапорщик, — Столько лет пашу в этой гребанной тюрьме, но с таким фемонемом, — он с трудом попытался выговорить не простое для него слово, наверняка имея в виду понятие феномен, — но с таким, как ты, веришь или нет, а я сталкиваюсь впервые! Может, скажешь что старику?
И впервые Серафим поднял свои синие глаза и в упор взглянул на Никитича. От этого взгляда у старого прапорщика мгновенно выступил на спине холодный пот. Он зябко передёрнул плечами, хотел что-то сказать, но язык словно онемел. Ничего не соображая, старший прапорщик с трудом дотянулся до двери, хлопнул ею, быстро повернул ключ в замке, и несколько минут стоял неподвижно, пытаясь прийти в себя.
— Что это было? — каким-то жалобным тоном произнёс он и тихо добавил, качая головой: — Да, не завидую тем, кто захочет тебя обломать, паря… Пожалуй, пойду, вздремну малость, — сказал он и медленно побрёл в сторону комнаты дежурных, нет-нет да оглядываясь с опаской на дверь, за которой находился странный новенький…
Прожив достаточно долгую жизнь, Филипп Никитович Суходеев впервые сталкивался с тем, чего никак не мог объяснить, и это заставило его всерьёз задуматься о таких сложных материях, как воля Человека, его неисчерпаемых возможностях и о сущности бытия…
Глава 15
НЕ ХОЧЕШЬ — ЗАСТАВИМ!
Сколько бы старый Никитич проспал ещё, неизвестно: его разбудил старший Кум:
— Просыпайся, Никитич, здоровье проспишь, — растормошил он старшего прапорщика.
— Как, неужели смена пришла? — встрепенулся Никитич, но тут же, вспомнив про новенького, взглянул часы, покачал головой и сказал: — Знаешь, Сергей Иванович, столько лет пашу здесь, чай с самого основания тюрьмы, но ни разу не видел, чтобы кто-то просидел в «стакане» более трех-четырех часов, а уже чтобы даже не вспотеть, не пить воды, не притронуться к пайке и даже в туалет не попроситься… и вовсе для меня полная загадка, — он тяжело вздохнул.
— Ты что, Никитич, про новичка говоришь?
— Ну…
— Он что, все ещё в «стакане»? — с удивлением воскликнул старший Кум.
— Вы же сами приказали на двое суток его запереть: уже вторые сутки пошли, — недовольно нахмурился прапорщик.
— Так пошутил я… был тоже был уверен, что он и трех часов не продержится… — с удивлением произнёс Баринов. — Думал, достанет вас своими жалобами, и вы его в камеру бросите.
— А я уверен совсем в другом… — тихо пробурчал старший прапорщик.
— В чём это?
— Сейчас мы откроем «стакан», а наш паренёк как свежий огурчик стоит и в ус не дует, а пайка все так же лежит нетронутой, — твёрдо проговорил Никитич.
— Ну, уж, ты и загнул, Никитич! — усмехнулся майор. — Двадцать шесть часов! — напомнил он. — Это тебе не хухры-мухры! Пойдём, проверим…
Тем не менее прав оказался старший прапорщик: Серафим продолжал стоять в той же самой позе, и на лице его не было ни капли усталости.
— Ничего себе! — воскликнул майор. — А ты не разводишь меня? Запер его перед самым моим приходом, а говоришь со вчерашнего дня…
— Да вы что, товарищ начальник, отродясь не врал и под старость Не собираюсь, — обидчиво насупился старший прапорщик.
— Не обижайся, Никитич, это я так, от удивления… — мигом ретировался Баринов и тут же перевёл разговор на другую тему. — Слушай, Никитич, а действительно угадал: пайка в целости и сохранности… Ну, что, молчун, ещё не утомился в одиночестве? — ехидно бросил он.
Серафим никак не среагировал и, как говорится, даже бровью не повёл.
Старший Кум обозлился и, чуть помедлив, приказал старшему прапорщику:
— Вот что, Никитич, пусть получит в каптёрке всё, что ему причитается, после чего отведи его… — майор задумался, в какую камеру на править строптивца.
— Сергей Иванович, можно сказать? — спросил прапорщик.
— Попробуй! — кивнул тот.
— Статья у него, конечно, тяжёлая, да ходка-то первая…
— И что?
— Может, в общаковую камеру его кинуть, к первоходкам? Пусть сначала пообвыкнется!
— Да ты никак чувствами проникся к нему? — зло усмехнулся майор.
— Жалко просто…
В этот момент опытный прапорщик, как ни странно, думал не о парне, а о том, что если его кинуть к бывалым зэкам, то те начнут с «прописки», а что им придёт в голову, неизвестно, и все может закончиться печально, причём он был уверен, что печально закончится для проверщиков. Почему так думал, он и сам не знал, но уже догадался, что этот новенький не так прост, как кажется с первого взгляда, а старший Кум явно этого не понимает…
Старый Никитич уже понял, что майор хочет просто сломать строптивого новенького.
— Кого, грабителя жалко? Не видишь, как этот сучонок издевается над нами? Даже говорить с нами ему западло! — было заметно, как майор заводит сам себя.
— Может, его к врачу сводить? — Никитич сделал последнюю попытку остановить майора.
— Его Петровна осматривала?
— Осматривала, — вздохнул Никитич.
— Какие-то распоряжение на его счёт давала?
— Никак нет…
