беременность жены, нисколько не портил Ланину, в буквальном смысле, девичью фигурку. Яркий свет из другой комнаты, бьющий в спину Ланы, одетой в легкий прозрачный шифон, создавал удивительное ощущение и нереальности и даже сказочности. Она была похожа на добрую прекрасную фею из сказки.
Не успел Андрей, как говорится, ахнуть от восторга, как зазвучала восточная мелодия и Лана принялась танцевать что-то восточное, то ли индийское, то ли арабское. Ее движения были грациозными, гибкими и очень эротичными. Постепенно двигаясь к нему в танце, она как бы гипнотизировала его, заставляла не отрывать от нее взгляд, чтобы не пропустить ни одного движения рук, ног, бедер. Оказавшись рядом, Лана принялась раздевать его с такой легкой грациозностью, что ему начало казаться, будто бы одежда спадала с него сама, по волшебному велению этой сказочной феи.
Когда Андрей остался в костюме Адама, он хотел сказать, что было бы неплохо принять хотя бы душ после такой дальней и тяжелой дороги, и Лана, словно подслушав его мысли, подхватила его под руку и увлекла за собой в ванную. Заставив его встать под душ, она включила воду и, сполоснув его тело теплой водой, принялась намыливать душистым мылом, одновременно массируя мышцы другой рукой.
За все это время Лана не проронила ни слова, за нее говорили ее руки, ее движения, ее нежный взор. Андрей был буквально на самом верху блаженства, словно он внезапно оказался в раю и погрузился в нирвану. Потом Лана усадила его в ванну, нашампунила голову, промыла несколько раз, после чего насухо вытерла волосы, тело и принялась натирать его кожу тем же самым розовым маслом, запах которого исходил и от нее самой.
Нежные движения Ланы были так приятны, так откровенны и эротичны, что его плоть поднялась. Почувствовав это, Лана тоже встала в ванну, повернулась к нему спиной и, раздвинув ноги, опустилась над ним на колени и стала играть с его плотью, чуть касаясь ее пальцами, губами, языком, но так осторожно, чтобы как можно дольше не дать ему извергнуться.
Ее прикосновения были такими восхитительно-нежными, что Андрею показалось, что так может продолжаться вечно. Он осторожно приподнял ее бедра и прильнул губами к ее раскрывшимся лепесткам, источающим нектар страсти. Его язык прикоснулся к клитору, и Лана громко застонала от пробежавшей по всему телу сладостной дрожи. Ей вдруг показалось, что она сейчас воспарит от счастья и полетит…
Андрей прикоснулся к ее соскам пальцами; они мгновенно набухли, и он почувствовал, как его пальцы смочились материнской жидкостью. Лана вскрикнула от возбуждения, ее лоно так набухло, что, казалось, сейчас из него брызнут соки. Она привстала, перевернулась к Андрею лицом и, изо всех сил сдерживая себя, чтобы продлить удовольствие, медленно впустила член в себя и двигалась вниз до тех пор, пока он не уткнулся в ее возбужденную матку.
Всхлипывая от сладкой истомы, она принялась судорожно привставать и опускаться, буквально терзая грудь Андрея своими чувственными пальцами. Это безумство продолжалось несколько минут, пока они, доведя друг друга до вершины возбуждения, не вскричали одновременно, извергая наконец навстречу друг другу любовный нектар…
Изнеможенные, но удовлетворенные и счастливые, они застыли, казалось, на целую вечность в этой эротической позе, напоминая статую, созданную рукой великого скульптора Родена. Наконец Андрей ласково прикоснулся рукой к ее уже достаточно заметному животику:
— А тебе, милая, не вредны такие игры? — заботливо спросил он.
— Пока нет, а потом будем чуть поосторожнее. — Она нежно притронулась губами к его груди, поласкала языком его соски, и внутри нее вновь запульсировала его плоть, заполняя собой ее лоно…
Эти люди, испытавшие много горя и страданий в прошлом, наконец встретились, нашли друг друга и обрели обоюдное счастье, которое бывает не у всех. Для них это было своеобразной наградой за прошлые испытания, выпавшие на их долю. Так пожелаем им покоя, света и человеческого тепла, они это заслужили…
Велихов с самого утра почувствовал некоторую нервозность, хотя и сам не знал, откуда ему ждать удара. Он уже привык к тому, что его нервозность никогда не бывает случайной. Она, как барометр предсказывает бурю, всякий раз четко предсказывала ему, Аркадию Романовичу, серьезные потери или несчастья. Вот и сегодня он ехал в своем бронированном «мерседесе» в возглавляемый им банк, уверенный, что наверняка что-то случилось. Первым человеком, которого он увидел в банке, конечно, не считая охранников, был его верный помощник, единственный человек, посвященный почти во все его нелегальные дела, — Медянников Вазген Христофорович, рожденный в смешанном браке: мать — гречанка, отец — армянин.
В свои тридцать восемь лет Вазген успел отбарабанить девять лет в колонии усиленного режима за групповой вооруженный грабеж… детского садика, в котором он, с пятью малолетками, обогатился мешком сахара, ящиком «корюшки в томате» и коробкой карамели.
Все бы ничего, да на их беду, на защиту детской собственности встал старик сторож, который был в изрядном подпитии и решил на старости лет совершить героический поступок. Не имея никакого оружия, окромя швабры-лентяйки, он смело выставил ее перед собой и скомандовал: «Руки вверх!» По всей вероятности, в нем проснулось не реализованное в юности желание стать военным: его плоскостопие навсегда закрыло для него армейскую карьеру.
Он и вообразил, что в его руках не палка для швабры, а винтовка, и отдал команду.
А в полумраке чего только не почудится, тем более малолетним преступникам. И они, вооруженные самодельными самострелами, заряженными порохом и канцелярскими кнопками, открыли «беглый огонь из всех стволов». При первом же выстреле старик бросился на пол и, к огромному сожалению для себя, оттопырил свою заднюю часть довольно высоко. Несколько зарядов прикнопили его штаны к старческим ягодицам, что оказалось весьма своевременным: от боли и страха он обделался, что оказалось для него самым обидным происшествием за всю его долгую жизнь.
Смех смехом, но Вазген, как единственный совершеннолетний среди нападавших, получил на всю катушку не только по статье за ограбление, но и «за нанесение телесных повреждений, повлекших за собой тяжелые последствия»: старого сторожа частично парализовало, у него перестали двигаться пальцы на правой руке.
Когда Вазген вышел на свободу, друзья его отца, не вынесшего такого позора с сыном и умершего через полтора года после суда, устроили парня охранником в банк. И однажды, когда на Велихова напали трое молодых парней, а случилось это прямо у банка (не сам ли Вазген организовал это странное нападение?), Вазген, парень почти двухметрового роста, бесстрашно встал на защиту своего тщедушного и низкорослого хозяина и довольно удачно разметал бандитов, обратив их в бегство.
Банкир был настолько благодарен своему защитнику, что на другой же день приблизил его к своей персоне, постепенно стал поручать парню все более доверительные дела и настолько притерся к нему, что в случаях его отсутствия, хотя бы и по необходимости, ощущал себя как бы не в своей тарелке.
Кстати, именно Медянников был единственным, кто знал о взаимоотношениях банкира с Мушмакаевым. Нельзя сказать, чтобы он всецело принимал эти взаимоотношения, ревниво полагая, что некоторые вещи хозяин мог бы поручить и ему, однако относился к ним как бы спокойно.
Накануне вечером Велихов дал ему поручение связаться с Эльсоном Мушмакаевым, чтобы тот объяснил, почему он столько времени молчит и не дает о себе знать. После многочисленных попыток разыскать его Вазген дозвонился наконец до одного из приближенных Мушмакаева, который и рассказал о странном ранении своего командира, гибели при этом Харона Таштамирова и непонятном отсутствии Мушмакаева в больнице города Аргун.
Как только Велихов увидел своего преданного слугу, он сразу понял по его виноватым глазам, что что-то случилось.
— Кредит погорел? — спросил он.
— Нет!
— Налоговая посетила?
— Нет!
С каждым «нет» беспокойство банкира росло, и он не выдержал:
— Тогда что? Говори! — с нетерпением выкрикнул он.
— Мушмакаев пропал! — выпалил Вазген.
— Как пропал? — растерялся Велихов. Он всего ожидал, но не этой вести.
