даровщинку-то. Как бы благие намерения наших новоиспеченных народных избранников не испарились, как легкий утренний туман, понимаешь…
— А вы никогда не замечали, Борис Николаевич, что люди нередко откровенно ненавидят своих благодетелей? — задумчиво спросил Шура.
— Как не замечал. А ваш тезка Коржаков? Верил ему, как себе. Столько всего вместе прошли… Казалось, мужик что надо. Настоящий, крепкий, за Россию болеющий. Надеялся, что в толкового государственного деятеля вырастет. А он за меня государством руководить полез! Да еще в книжке об этом прописал. Я-то сам читать не стал, мне отдельные моменты пересказывали. Ну кому после этого верить, Шура?
Позин посмотрел на взволнованное лицо Президента и ничего не ответил.
— Да, кстати, вы, Александр Викторович, в курсе безобразия, которое мои самые близкие люди учинили с миллионными счетами за рубежом и тому подобным?
— У меня счетов за рубежом нет, — добродушно улыбнувшись, ответил Позин.
— Знаю, и вообще не о вас речь-то идет, понимаешь. Вы же слышали все эти истории, а меня своевременно не информировали. Почему?
— Не считал нужным, ибо слухи, они и есть слухи, а подтвердить документально я ничего не мог. Кроме того, я думал, вы сами знаете…
Взволнованное лицо Президента побагровело от гнева.
— Вот уж не ожидал, что после стольких лет добрых отношений вы, Александр Викторович, станете считать меня главарем шайки воров…
— Как можно, Борис Николаевич! Вы всего лишь типичная жертва обстоятельств, неминуемо сопутствующих власти. Вы никогда не спрашивали ни меня, ни, наверное, себя, почему я всегда наотрез отказывался от всех ответственных постов, которые вы мне предлагали. Причем отказывался, как вы сами видели, под любыми нелепыми предлогами.
— Кстати, почему?
— Я слабый человек и никогда не могу ни в чем отказать, а приятелей у меня куча. Вот и судите сами, какой бы из меня вышел начальник. Хуже некуда. Так что не обижайтесь, Борис Николаевич, я вас ни в чем не имею права обвинять, ибо знаю, что стал бы таким же, как все они…
— Что уж мне теперь-то обижаться? Расскажите мне лучше, что там» с Долоновичем приключилось? Кто это все подстроил? Не сам же он в конце концов своего двойника убрал? Вы же с ним с институтских лет дружите… — Президент, очевидно, хотел переменить тему разговора.
— Саня Долонович — гений ситуации. В каждой заданной ситуации он ориентируется лучше всех. Останься он физиком, мог бы со временем и Нобелевскую премию получить. И в ситуации финансового кризиса найдет единственный верный выход, однако, добавлю, верный для себя. Но инсценировка собственного самоубийства не его стиль!
— Но кто-то же убил его двойника?
— Догадываюсь, но промолчу. Опять же доказательств не имею, а без них чего воздух зря сотрясать!
— Следы у нас заметать умеют, это точно, — мрачно произнес Президент. Наступила пауза. Президент внимательно смотрел на Позина, а тот подумал, что настал черед того главного, ради чего Президент и вызвал его. Но хозяин кабинета все молчал и молчал, словно не зная, как начать разговор.
— Очень нуждаюсь, как в давние времена, в вашем совете по важнейшему для меня вопросу, — наконец медленно произнес Президент.
— Неужели опять премьера собрались менять?
Шура часто позволял себе подобные вольности, что до сих пор, естественно, сходило ему с рук. Кроме того, он подумал, что такой прямой и откровенный вопрос подтолкнет Президента к дальнейшей беседе.
— Наоборот.
— Что — наоборот? — не понял Позин.
— В отставку думаю уйти, а Путин по Конституции обязанности мои до новых выборов исполнять будет.
Позин был ошарашен. Зная этого человека еще с тех пор, когда он не был Президентом, такого немыслимого хода он никак от него не ожидал.
— А зачем вам в отставку-то уходить? — Шура растерянно теребил свою аккуратную бородку.
— Совсем запутался я, понимаешь с семейством своим и окружением. Понадеялся на то, что они деньги в страну сами вернут… попугал даже, а они не возвращают. Под суд их отдать — себя опозорить. Люди-то спросят: кто же у нас столько лет Президентом был? Страной кто руководил, понимаешь? Люди же верили мне. Не вижу я для себя никакого другого выхода. Да и физических сил для борьбы с ними не осталось. Не справлюсь я с ними, обложили со всех сторон, понимаешь. — В его голосе слышалось явное раздражение. — Куда ни кинь, всюду клин. Чувствую, никакой больше пользы принести России уже не смогу. А тогда зачем сидеть? Штаны просиживать? Так как вы думаете?
— Не знаю, что и сказать, Борис Николаевич…
— Подумайте как следует, Шура. Вы ведь единственный человек, к которому за советом обращаюсь, и только потому, что твердо убежден в том, что вы безо всякого личного интереса мне правду выложите.
— Ну что ж, правду так правду. — Шура на мгновение задумался, ища подходящие слова и понимая, что сейчас на нем лежит действительно большая ответственность. — Думаю, с учетом всего сказанного и того, что мы оба с вами знаем, решение ваше оптимальное. Особенно если вы действительно чувствуете, что устали. Только никогда об этом решении не жалейте.
— А вот этого обещать не могу. — Президент как-то смущенно улыбнулся. — Ну, раз обе высокие стороны пришли к соглашению, давайте-ка, Шура, набросаем мое последнее обращение к россиянам. Я тут уже кое-что наметил.
Позин медленно и внимательно прочитал написанные от руки листы.
— Целиком одобряю то, что вы просите прощения у людей за то, что не успели выполнить обещанное. Ведь вас выбирали с любовью и верой.
Когда они закончили работу над прощальным словом Президента, Позин счел уместным спросить:
— А вы уверены, что ваш преемник пощадит всех членов «семьи», я, естественно, не имею в виду ваших ближайших родственников.
— Честно скажу, Шура, меня это не заботит. Пожимая на прощание руку Позину, Президент сказал:
— Спасибо за верность и правду. Будет желание, приезжайте ко мне на дачу. Думаю, мне ее сохранят.
В приемной Позина перехватил Щенников:
— Ну и зачем он тебя вызвал?
— Я и на этот раз не удовлетворю твое нездоровое любопытство, Валентин. Могу только сообщить тебе, что ни твоя судьба, ни судьба Бакурина не были предметом нашего внимания, — как обычно съерничал Позин…
Своей неожиданной отставкой Ельцин привел в состояние шока всю страну. Впрочем, отставка принесла ему и ближайшим родным пожизненную неприкосновенность. Ему оставили государственную дачу, охрану и много других привилегий, с которыми он призывал бороться на заре своей политической карьеры не признаваемого Горбачевым демократа.
Уже в январе Александр Позин узнал, что сначала Президент записал для трансляции под Новый год обычное новогоднее поздравление Президента россиянам, но потом, попросив выйти из кабинета всех, кроме оператора и младшей дочери, записал на пленку то самое прощальное слово, над которым они работали вместе. Что это было? Очередное колебание перед решающим шагом? Или хитроумный ход в аппаратной игре, в которой Президент не знал поражений?
Позин подумал, что никогда не спросит Президента, почему он записал два совершенно противоположных обращения к народу. В конце концов у пожилых людей бывают свои причуды. И еще он подумал о том, как будущие историки оценят «эпоху Ельцина» со всеми ее достоинствами и недостатками, проанализируют причины его успехов и неудач. Но каковы бы ни были объективные или субъективные выводы, одного у него не отнять:
