рассталась с отцом. С тех пор я ничего не слышал о пей. Знаю лишь, что она появлялась в Париже в начале тридцатых, но нам не удалось тогда встретиться. А жаль. Я хотел сказать, что отец простил ее и признал ее сына. Умирая, оставил ей все права наследства, несмотря на то, что она отказалась от всего, что ей завещали родители. Ведь он был неродным отцом, опекуном. Он просил простить его и вернуться домой. Я находился у его постели до последнего мгновения. Когда он умер, я дал ей телеграмму, потом написал. Но она не приехала на его похороны.
Маренн не отрывала взгляд от тарелки, боясь, что Петэн слишком много прочтет в ее взгляде.
— Как он умер? — тихо, почти шепотом спросила она. — Он болел?
— Можно сказать, что болел, — ответил Петэн, и в его голосе она снова уловила нотки удивления. — Он болел тоской. И умер от тоски. Он не мог пережить ее отъезда.
Маренн подняла голову. Собрав всю волю, она старалась казаться спокойной. Бурю чувств, выдавала лишь мраморная бледность лица. Она посмотрела на Петэна. Старый, седой, совсем старик. Таким был бы Фош, доживи он до этих лет. Действительно, давно она не была в Париже. С той печальной ночи в начале тридцатых годов, когда разорвала помолвку с де Траем. Что было, если бы Фош дожил до этих дней? Допустил бы он падение Парижа, который защищал столь рьяно в восемнадцатом, ради которого он не пощадил Генри, не пощадил ее, не пощадил себя. Стоило ли приносить все эти жертвы, чтобы через двадцать с лишним лет немцы без боя взяли город. И кто сдал его? Петэн! Герой Первой мировой войны, друг, соратник Фоша! Как теперь он подойдет к его могиле? А она?
— Как же вы могли? — неожиданно для себя произнесла она с гневом и болью в голосе. — Как вы могли, вы, маршал Франции…
Брови Петэна удивленно поползли вверх. Глаза расширились. Он побледнел. Присутствующие за столом обернулись. Разговор стих. Скорцени предупреждающе сжал ее локоть. Маренн опомнилась.
— Извините, — смущенно произнесла она, покраснев. — Я несколько устала. У меня болит голова. Извините.
Вконец расстроенная, она повернулась к Скорцени.
— Можно я уйду, — попросила она. — Я плохо чувствую себя…
И не дожидаясь согласия, встала и, еще раз извинившись, вышла из зала. Петэн проводил ее долгим, пристальным взглядом. Потом внимательно посмотрел на Скорцени, но ничего не сказал. Скорцени, наклонившись к Кнохену, попросил его выделить сопровождение фрау Вольф, если она пожелает выйти на улицу, и дать ей машину.
Вскоре адъютант Кнохена, вернувшись, доложил Скорцени, что фрау Вольф в отеле нет, она куда-то ушла. Одна.
Услышав это, Скорцени не на шутку разволновался. По его просьбе Гельмут Кнохен лично поехал разыскивать Маренн.
Когда обед закончился, Петэн подошел к Скорцени и, взяв его под руку, отвел в сторону.
— Я ничего не знаю, — сказал он по-немецки, — лишь могу догадываться. Я ни о чем вас не спрошу. Но если мои догадки верны, но постарайтесь сделать так, чтобы имя ее осталось чистым… У такой женщины не может быть двойников. Прошу вас, ради памяти ее отца. Я хочу, чтобы встретившись с ним там, на небесах, — Петэн поднял голову вверх, — мог бы спокойно сказать ему, что она жива и ни в чем не виновата. Как ее сын?
— Недавно погиб, — коротко ответил Скорцени и пожал руку маршала. — Благодарю вас.
— Вы обещаете мне?
— Обещаю.
Опустившись на колени на мраморную ступень, ведущую к огромной гранитной вазе, венчающей гробницу, Маренн низко склонила голову перед могилой маршала Фоша в Доме инвалидов. Она впервые пришла сюда одна. Раньше в тридцатые годы приводила сюда маленьких Штефана и Джилл. Но лишь теперь ей представилась возможность побыть с отцом один на один. И, встав на колени, она плакала, прося прощения и поддержки. Дом инвалидов был их семейным склепом. Здесь погребен ее двоюродный прадед, великий Наполеон Бонапарт, двоюродный дед, его сын, кузен Франца-Иосифа, герцог Рейнштадский, и приемный отец, спаситель Франции маршал Фердинанд Фош. Переходя от могилы к могиле, она отдавала дань памяти каждому, опуская на мрамор по белой розе. Затем спустившись по лестнице, вышла во внутренний двор, к музею Французской армии и Военной школе, основанной Наполеоном, бывшей артиллерийской школе, которую когда-то закончил он сам, где в начале века преподавал генерал Фош и учился Шарль де Голль.
Мягко шурша шинами по брусчатке, невдалеке проехала машина и остановилась. Кто-то окликнул ее:
— Фрау Вольф!
Маренн обернулась. Кто это? Что нужно? Предавшись воспоминаниям, она совсем потеряла чувство реальности. Конечно же это за ней. Гельмут Кнохен, высокий, стройный голубоглазый шатен с усталым и несколько надменным лицом, вышел из машины и подошел к ней.
— Мы ищем вас. Доктор Вольф приказал привезти вас в отель. Он волнуется. Вы так неожиданно ушли, — объяснил он.
— Я понимаю, Гельмут. Извините, — улыбнулась она. — Но у меня очень разболелась голова, и я решила немного пройтись.
— Сейчас небезопасно гулять по Парижу, — заметил он. — Обстановка неспокойная.
— Еще раз извините за хлопоты…
Он предложил ей руку.
— Прошу в машину.
— Благодарю.
Обернувшись, она окинула взглядом величественный купол Дома инвалидов. «Я за все наказана, за все, ты видишь сам, — мысленно обратилась она к Фоту. — Штефан погиб. Прости меня».
Затем, последовав за Кнохеном, села в машину.
Скорцени встретил ее в вестибюле отеля. Поблагодарил Кнохена и молча проводил до номера.
Когда они вошли, она произнесла, даже не спрашивая, а скорее утверждая.
— Он узнал меня.
Скорцени кивнул.
— Должно быть, узнал. Но никому ничего не скажет. Ради памяти твоего отца. Он обещал мне. Я тоже обещал ему, что с тобой ничего не случится.
— Спасибо, — грустно улыбнулась Маренн.
— Нам надо возвращаться, — сказал он, взяв ее за руку. — Наша миссия выполнена. Мы можем ехать в Берлин.
— Нет, не сейчас, — проговорила она быстро, не глядя на него, и выдернула руку. — Я должна посетить еще одно место.
Потом вскинула голову и с вызовом посмотрела.
— Я должна сделать это одна. Только одна. Понимаешь?
— Нет, не понимаю, — явно рассердившись, он сел в кресло, закурил сигарету. — Не понимаю. Тебе нельзя одной показываться на улицах. Тебя узнал Петэн, узнает еще кто-нибудь. Я не могу тебя отпустить.
— Ты не можешь мне запретить, — твердо сказала она.
— Что это за место, куда ты хочешь обязательно сходить? — недовольно поинтересовался Скорцени.
— Могила моего мужа, лейтенанта Генри Мэгона, — спокойно ответила она. — Погиб Штефан. Я должна сходить туда. Надеюсь, ты понимаешь, что тебе не обязательно меня сопровождать. Я только попрошу дать мне машину, если можно…
Опустив глаза, он молча курил, наблюдая, как накапливается пепел на конце сигареты. Скулы его заострились.
— Ты дашь машину? — еще раз настойчиво спросила она.
— Да.
