должен знать ровно столько, сколько положено. И ничего больше. А Лаврентий, — она безнадежно махнула рукой, — это хитрый лис, умеет подладиться, словно ничего подобного и не приказывал.
Белозерцева вышла на крыльцо. Присев на ступени, закурила папиросу.
— Катерина Алексеевна, вы простудитесь, холодает уже, — заметила Лиза озабоченно. Выйдя следом, она набросила Белозерцевой на плечи полушубок.
— Ничего, я крепкая, — ответила та как-то сдавленно, обернувшись. Лиза с удивлением увидела, что в глазах у нее стояли слезы.
— У вас будут неприятности в Москве? — высказала она предположение.
— Чепуха, — Белозерцева пожала плечами и сбросила с папиросы пепел на снег. — Просто такое ощущение, что искупалась в дерьме. Но иначе никак нельзя. Особенно с такими, как Суэтин. Сами скоты, — проговорила она со столь неожиданной прямотой, что Лиза вздрогнула. — Они только по-скотски и понимают. Спасибо тебе, девочка, — она с благодарностью сжала руку Лизы. — Иди, отдыхай. Завтра будешь переводить Рокоссовскому, — подернутые красноватой сеточкой от усталости фиалковые глаза Белозерцевой взглянули прямо Лизе в лицо, — и словно снова зашелестели над головой старинные вязы у пруда под Лугой, послышался щебет птиц в листве, готовившихся ко сну.
— Простите, — дрогнувшим голосом произнесла Лиза, извиняясь, сама не зная за что, потом, повернувшись, чтобы скрыть нахлынувшее волнение, поспешно вошла в избу. Спрятавшись за большую русскую печь, где штабисты отвели ей самое уютное, теплое местечко, она долго не могла заснуть. Усталость, такую, что казалось, только преклони голову — и заснешь, как мертвая, точно рукой сняло, — воспоминания детства взбудоражили душу, и Лиза никак не могла успокоиться. Неожиданно появилась мысль — может быть, набраться смелости и попросить Катерину Алексеевну, когда она вернется в Москву, разузнать о судьбе сестры Наташи? Вдруг она тоже арестована или того хуже, — Лиза вздрогнула, — ее, как и отца, давно нет в живых? Ей почему-то казалось, что Белозерцева не откажет, согласится помочь, тем более у нее имеются все необходимые связи, вплоть до приемной Сталина. Но откуда у знакомой ее отца, бывшей аристократки, они появились, — столь трудного вопроса Лиза не задавала себе. Она понимала, что ответ, который, конечно, существует, ей не найти никогда.
Накинув полушубок, Лиза спустилась с печки, перешагнув через спящих прямо на полу связистов, сдавших смену, она тихонько вышла во двор и направилась в соседнюю избу, занятую высшими начальниками. Зеленин, дежуривший у Петровского, куда-то вышел. На удивление, в приемной, где вечно яблоку негде было упасть, на этот раз было пустынно. Дверь в кабинет была приоткрыта. Войдя в приемную, Лиза сразу увидела Белозерцеву. Она сидела за дощатым столом, заваленным картами, напротив Петровского. Длинные волосы, собранные прежде на затылке, распустились. Катерина Алексеевна наклонилась, и они, упав вперед, почти закрыли лицо. Лиза услышала, как она тихо сказала: «Признаюсь, когда мне приходится иметь дело с 'суэтиными', я порой жалею, что меня не расстреляли в двадцатом, слишком хорошо помню, как убивали в тридцать седьмом».
Понимая, что она — лишняя и может помешать, возможно, важному разговору, Лиза повернулась, чтобы уйти. Но скрипнула половица, и это выдало ее присутствие.
Белозерцева обернулась.
— Не спится, Елизавета Григорьевна? — спросила она.
— Я, простите, — Лиза смутилась, не зная, что ответить.
— А что Зеленин? Уже убежал куда-то? На кухню лясы точить? — накинув полушубок, Катерина Алексеевна встала и подошла к девушке. — Если не спится, — она понизила голос, — приглашаю посмотреть со мной кино. Я всегда его смотрю, когда сон не идет или просто плохое настроение. Согласны, Елизавета Григорьевна? — она внимательно посмотрела на Лизу, и той показалось, что кино — лишь предлог, Белозерцева желала сообщить ей нечто гораздо более важное.
— Да, Катерина Алексеевна, я готова, — согласилась она без обиняков.
— Вот и славно, — комиссар явно обрадовалась, — тогда пойдем ко мне. — Алексей Александрович, — повернулась она к Петровскому, — думаю, я вам больше не нужна пока. Никита обещал, как только листовки будут готовы, их в первую очередь привезут сюда. Я сама выступлю перед солдатами.
— Да, вы вправе распоряжаться собой, Катерина Алексеевна, — полковник согласно кивнул, и во взгляде, устремленном на Белозерцеву, Лиза прочла нескрываемую печаль.
— Я расположилась в небольшой пристройке, вход со двора, — объяснила Белозерцева Лизе, выходя первой. В сенях какой-то политработник зачитывал свободным от своих обязанностей солдатам статью из газеты. Читал вяло, сонно, бойцы клевали носом.
— Волосюк, — проходя, окликнула его Белозерцева. Сон как корова языком слизнула, политработник вскочил, за ним — все слушатели. — Вот так, формально, Волосюк, ты проводишь политзанятия? — упрекнула Катерина Алексеевна подчиненного. — У меня такое ощущение, что ты сам не веришь тому, о чем читаешь. И сколько можно? Я шла к полковнику, — ты читал, иду обратно — снова читаешь, и все ту же статью. Ты что, неграмотный? По слогам складываешь слова? Или, — она прищурилась, — читаешь, лишь когда я мимо прохожу, а в остальном — анекдоты травите?
— Что вы, Катерина Алексеевна, — комиссар Петровского побледнел. — Просто устали бойцы, плохо воспринимают, да и у самого глаза слипаются.
— Так ты лучше отдохни, — посоветовала Белозерцева. — Чего самому мучиться и людей зря мучить? Иного времени не найдешь, что ли?
— Так только ночью и затишье, — продолжал Волосюк почти жалостливо. — Как рассветает, иных дел хватает. А передовица в «Правде» хлесткая, не в бровь, а в глаз…
— Но теперь полегче будет, откатился Манштейн, — ответила Катерина Алексеевна уже мягче, — так что погоди до утра, дай бойцам выспаться. А передовица действительно хороша, — согласилась она. — Погодин писал, у него талант, умеет зажечь оптимизмом и дух поднять. Вот завтра и прочти товарищам, чтобы настроение было соответствующее. А теперь все, заканчивай, заканчивай мучить бойцов. Спать, спать! — распорядилась она.
— Спасибо, Катерина Алексеевна, — протянул кто-то.
На улице сразу цепко схватил мороз, снег скрипел под ногами, в высоком черном небе голубовато переливались звезды, казалось даже, что они раскачиваются. Вокруг царила непривычная тишина. Плотно запахнув полушубок, Белозерцева быстро прошла через двор и взбежала по обледеневшим ступеням на крыльцо соседней избы. Толкнула дверь в сени, войдя вслед за ней, Лиза сразу почувствовала запах молотого кофе, такой знакомый и уже давно забытый.
— Антонов! — крикнула Белозерцева с порога, — что, готово у тебя?
— Так точно, Катерина Алексеевна, — выскочив из-под большого прямоугольного экрана, растянутого на стене, доложил киномеханик. — Прикажете начинать?
— Начинай, — согласно кивнула Белозерцева. — Садись, — указала она Лизе на стул в углу горницы. — Пальто, шапку снимай, а то жарко будет: у меня натоплено сильно, я люблю, когда так. Сейчас кофе принесу. — Катерина Алексеевна подошла с небольшому столу перед самым входом, взяла с плитки дышащий паром чайник, налила из него в две кружки густоватой, ароматной жидкости. — Не настоящий, конечно, с ячменем и цикорием перемешан, — пояснила она, передавая одну кружку Лизе, — но все равно неплох.
— Спасибо, — поблагодарила та, смущаясь, — я и такого-то не пила давно.
— Вот и побалуйся, — усмехнулась Белозерцева.
Киномеханик придвинул ей потертое бархатное кресло. Она села рядом с Лизой. Только теперь Лиза заметила, как она изменилась. Лиза поняла, что до сих пор память рисовала ей образ Катерины Алексеевны, каким она помнила его в детстве, несколько искажая реальность. Увы, Белозерцева — или княгиня Белозерская, что вернее — сильно изменилась. Прошедшие годы явно не прошли даром, принеся скорее всего горе и разочарование. Катя похудела, осунулась, черты лица заострились, у глаз проступили морщины.
Тем временем на экране замелькали полосы — начался фильм. Потом появились первые кадры — и …Лиза чуть не выронила кружку с кофе из рук. Она напрочь забыла о том, что намеревалась попросить Белозерцеву о Наташе. Она сразу узнала Ленинград. Скорее — его величество Санкт-Петербург. Погибший город. В черном зеркале невской воды отражались слегка расплывчатые очертания его зданий и крепостей, до боли знакомые, до слез милые Лизиному сердцу. По мрачному свинцовому небу плывут шпили и купола
