«конницу». И что же? Акра станет началом его возвышения и его падения тоже.
Как говорят, неведомы человеку пути Господа, как и неведомы ему пути сатаны. Пройдет немало времени, шестьсот лет с того трагического для Франции дня, когда последний Великий Магистр ордена Храма взойдет на костер и бросит в мучениях своих слова проклятия в лицо французскому монарху, а уже некто Робеспьер и некто Дантон, а с ними Марат и многие, многие французы подхватят заброшенные на свалку истории мысли Великих Магистров и восславят горделивую свободу человека и его непокорность Всевышнему. И свергнут они столь ненавистных тамплиерам королей. Никто не увидит уже орденских хоругвей впереди громящих дворцы народных толп. У нового времени будут уже новые знамена. Но тамплиеры — это не знамена, это вечный несмиренный дух, соединивший на века безбожного человека Запада с бесчеловечным богом Востока. И они столетиями будут раскачивать дух французского народа, уводя его от слепой веры по скользкому пути Просвещения.
Пройдут еще годы, и вот некто, наверняка, небезызвестный тебе, свен, Саддам построит на месте бывшего тамплиерского госпиталя, где когда-то потчевали бульоном султана Саладина, свой дворец и тоже будет мечтать о горделивой, неограниченной власти над миром.
И снова человечество направит стопы свои на Восток. И снова будут клубить пески в пустыне новые бури, похожие, увы, только на бури в стакане по сравнению с древними битвами и древней глубиной силы и страдания человеческого сердца. Разве не так все происходит в твоем времени, свен?
Задумавшись о ее словах, ответить ни Леха, ни Витя не успели. Дверь в ризницу отворилась, и на пороге появился князь Никита Ухтомский. Подойдя к Джованне, он сказал:
— Ты можешь забрать Ларец, посланница Командоров, и никто не воспрепятствует тебе в этом. Мучить люд свой ради богатств ордена твоего мы с отцом Геласием не станем. Но дорогу на Белое озеро ты для себя со дня этого позабудь. Не примет тебя более земля эта. Проклятие наше увези с собой в Италии свои и память об обугленных костях тех, кого спалили ядовитой жидкостью твои неверные помощники.
Если же важно для тебя прощение наше, и если совесть когда разбудит тебя среди ночи, то знай: одно только умалит в глазах люда белозерского и князей его вину твою — если поможешь ты нам вернуть в церковь православную святую реликвию нашу, похищенную князьями Храма Соломонова в Константинополе — большой хрустальный крест с частицами Истинного Креста Господня, вложенными в него. Ответь мне, герцогиня де Борджиа, поможешь ты нам или нет?
Он посмотрел прямо в лицо Джованны, и поблескивающие от золотистого бальзама скулы ее нервно дрогнули.
— За мудрость отца Геласия была уверена я, и потому рада слышать его ответ, — произнесла она чуть приглушенным голосом. — Однако признаюсь, что о кресте хрустальном ничего не известно мне. Но грех мой перед землей белозерской и князем ее я не отрицаю. Не сильно отяготит он и без того тяжелую ношу больших и малых грехов, лежащих бременем на погибшей душе моей. Но коли сам ты, Никита Романович, просишь меня, попробую я узнать, где находится хрустальный крест. Обещать не могу, слишком незначительно мое влияние на князей ордена, но что зависит от меня — то сделаю, чтобы вернулся крест византийский в Москву. Не ради церкви твоей, Никита, она для меня — всего лишь мачеха, да и то на время. А ради тебя, мой принц, чтобы никогда не говорил ты так — «забудь дорогу ко мне, Джованна», — и поминал бы меня добрым словом. Дорогу сюда мое сердце никогда не забудет. Я оставляю его тебе, принц.
Потупив взор, князь Ухтомы молчал, не зная, чем ответить ей в волнении. В это время со стороны Святых ворот до собора стали доноситься сильные, глухие удары. Все чаще, чаще…
Вскинув голову, Никита насторожился.
— Что это?
Удары становились все тяжелее и тяжелее. Витя с Лехой переглянулись, землетрясение, что ли? Еще не хватает!
— Мины! — первой сообразила Джованна. — Это Командор де Ридфор. Они закладывают мины под основание стены! Сейчас они сделают проломы, выломанные из стен камни нагреют добела на кострах, зальют в стенные провалы нефть, которую привезли с собой, и при помощи горячих камней подожгут ее. Такое пламя называется «греческий огонь». Он издревле известен на Востоке. «Греческий огонь» невозможно погасить, он горит даже на воде!
— Так что же делать? — спросил не на шутку растревоженный Никита. — Как же бороться с ним?
— Есть только один способ, изобретенный тамплиерами, чтобы погасить нефть. — ответила ему Джованна. — Я открою тебе его. Иначе вы все погибнете в огне. «Греческий огонь» течет рекой — ничто не может остановить горящие потоки смерти.
— Что это, говори! — торопил ее князь Никита.
— Это свежеободранные шкуры животных, пропитанные их кровью. Надо забивать всех оставшихся лошадей и их шкурами заграждать проломы. Нефть будет впитываться и не разгорится. Других способов все равно у тебя сейчас нет: ни песка, ни уксуса, ни арабского талька. Я надеюсь, что Маршал упредит их и поможет нам. Но если Маршал не успеет, то другого пути нет… Ридфор при желании легко разнесет стены в прах. Он брал и не такие крепости. Стрелять по воинам его бесполезно. Наверняка за дымовой завесой их не видно. Потому и пушки молчат, и пищалей не слыхать.
— Государь, государь! — раздался из молельного зала храма голос послушника Феофана и поспешное шуршание по полу его босых ног. — Государь, меня батюшка Геласий послал, где ты?
— Я здесь, — Никита вышел к нему из ризницы, — что стряслось?
— С колокольни кричат, что царева конница к монастырю от Белозерска движется и ратники пешие с ними. А басурмане стены долбают как оголтелые. Князь Ибрагим тебя ищет, с ног сбился…
— Беги к отцу Геласию и скажи, чтобы собрал всех, кто может оружие держать в руках, сейчас подойду я, понял?
— Понял, государь! — Феофан опрометью бросился бежать назад.
Никита снова вернулся в ризницу.
— Что ты собираешься делать? — спросила князя Джованна.
— Государево войско подходит к монастырю, слыхали, наверное, — ответил Никита. — Я полагаю, надо покончить нам с приспешниками твоими. Не будем мы коней губить, чтоб ограждаться от их затей сатанинских. Иссякло терпение наше. Довольно уж. Войско царево с тылу им заходит, а мы из монастыря ударим навстречу, чтобы разрезать супостатские силы на две части. Одной конники государевы займутся, ну а ту, что мы к озеру прижмем, я сам с Ибрагимом прикончу. На том и порешил я.
— А как через коридор смерти пройдешь? — спросила его Джованна. — Ведь всех людей своих погубишь. Вот видишь. План хороший у тебя, князь, и смелости тебе не занимать. Только забываешь ты, Никита Романович, с каким врагом дело имеешь. Потому и не боится тебя Ридфор, что уверен: нет у тебя способов одолеть его. Ты сейчас из ворот кинешься, своих людей положишь, сам сгоришь заживо, а Рид- фор тем временем облака свои ядовитые на царевых конников перекинет. И падут они тоже без славы. Вот Командор Пустыни и добьется своей цели. А сделать надо не так. Послушай меня. Я помогу тебе. Ведь обещала я помочь тебе избавиться от прихвостня ассасинского.
Собирай своих людей, князь, а я, покуда здесь, Командорским камнем дорогу тебе до лагеря Ридфора проложу. Надо тебе напасть на него до того, как царекая конница подойдет, чтоб не успел он царевых воинов пожечь. А там уж действуй по плану своему, руки твои свободны станут. Ну, а я с тем и скажу тебе, Никитушка, прощай уж. Вряд ли свидимся когда еще.
— Но ты дождешься меня? Как я с Ридфором этим разделаюсь и вернусь? — Никита Романович с надеждой взглянул на герцогиню. — Дождись, голуба…
— Нет, — она решительно покачала головой. — Коли дождусь, так и вовсе не смогу уехать от тебя.
Тяжелые удары в стену раздавались все ближе и все явственнее.
— Иди, Никита, иди к воинам своим, — Джованна, прощаясь, протянула князю руки. Голос ее срывался, она глотала подступившие слезы, стараясь не выказать своих страданий.
Никита притянул ее к себе, обнял и тут же оттолкнул. Не промолвив более ни слова и не оборачиваясь, быстро вышел из собора.
Проводив князя взглядом, Джованна смахнула со щеки предательски пролившуюся янтарную слезу и приказала де Армесу:
