Князь Григорий поставил ногу в стремя своего длинногривого рыжего скакуна, увешанного от головы до хвоста гремящими цепочками, бубенцам да наузами от сглаза. У бархатного седла фиолетового цвета с серебряными гвоздями и такими же серебряными скобами был прикреплен булатный топорок с фиолетовым бархатным черенком в золотых поясках. Здесь же красовался большой круглый щит с золотой насечкой — на случай пешего боя. Под седлом спина коня его была покрыта вместо чепрака тонкой кожей испанской выделки, покрашенной в червчатый цвет. На вороненом налобнике горели в золотых гнездах крупные яхонты.
Князь вскочил в седло, словно обрызганный золотым и алмазным дождем, что не могло не вызвать восторга у окружавших его. Гриша горделиво нагнулся к луке седла, отпустил поводья коня и вонзил в бока скакуна острые татарские шпоры. Конь встрепенулся, сделал скачок и остановился как вкопанный. Налитые кровью глаза скакуна косились по сторонам, и по золотистой шерсти разбегались надутые жилы сеткой.
Тут на ступенях крыльца показалась заплаканная тетка Пелагея с тряпичным мешочком в руках. Причитая, она кинулась к князю, прикорнула к его ноге в сафьяновом сапоге:
— Гриша, Гришенька, куда собрался-то, ненаглядный, в даль какую несет тебя? Ведь не покушал, маковой росинки во рту не было с раннего утречка. Что ж я матушке твоей скажу, коли что случиться с тобой?! Вот, возьми с собой, хоть перекусишь в дороге, пирожков с икоркой тебе тетка Пелагея собрала, да котлетки лососевые, горлышко порадуешь, — она настойчиво старалась всучить Грише белый кулек.
— Идите, идите, тетушка, — смущенно отстранял ее покрасневший Григорий. — Не на век ведь, всего на день уезжаю. К вечеру уж дома будем, что уж так убиваться-то! Идите, тетушка, люди же смотрят! — Нагнувшись с седла, он ласково обнял ее. — Идите, стыдоба прямо!
— Матушка Богородица, охрани его! — Всхлипывая, Пелагея окрестила Гришу иконой Богоматери и, троекратно расцеловав, отошла к Ефросинье. Уткнулась ключнице в грудь, вся в слезах.
— Ну, буде, буде, государыня, — успокаивала ее Ефросинья, а сама украдкой смахивала платочком слезинки с глаз.
Ратники построились в походный порядок, князь Григорий занял свое место во главе под хоругвями. В полдень отряд, предводительствуемый князем Вадбольским и посланцем иеромонаха Геласия выступил из белозерской усадьбы к монастырю. Пропели молитву, священник Афанасий благословил воинов крестом и иконой. Ключник Матвей, дворецкий Василий, Ефросинья, Настасья и безутешная княгиня Пелагея Ивановна проводили их до ворот и долго еще махали вслед, пока за холмом были видны качающиеся верхушки пик с бело-голубыми княжескими флажками и шитые золотом полотнища знамен. Затем, перекрестившись на купола монастырских храмов, встревоженные, пошли к обедне. Ветер стих. Все замерло над Белым озером. Не слышно было привычного шепота камышей и стрекота кузнечиков в траве. Парило.
Глава 2. Осада
В церкви Архангела Гавриила Кириллово-Белозерского монастыря служили литургию Иоанна Златоустого. Возгласы Херувимской песни, многогласно повторенные паствой, разносились далеко за стены монастыря и тянулись над округой, уносимые птицами в небесные выси. Подъезжая к монастырю со стороны Белого озера, князь Григорий издалека услышал знакомое с детства «Иже Херувимы тайно образующе…», остановил коня, спешился, снял боевую шапку свою, шишак, широко перекрестился и поклонился в пояс золотым крестам обители. Все воинство последовало его примеру. Затем продолжили путь. Обогнув монастырские стены с бойницами, въехали на широкую березовую аллею. Многочисленные подковы конной рати звонко зацокали по вымощенной приозерными валунами дороге. Еще въехав на гору Маура, где отряд остановился, чтобы совершить молитву у камня святого Кирилла Белозерского, князь Григорий почувствовал тянущийся со стороны леса запах гари, и показалось ему с вершины холма, что плывет над монастырем какой-то сизый ореол. Но чем ближе к обители, тем ореол становился все менее заметным, а вот запах усиливался. Подъезжая же к воротам Иоанна Лествичника, князь почувствовал, как у него запершило в горле и глаза стали слезиться от едкого дыма. Гриша давно приглядывался по сторонам, но где горит, что горит оставалось неясным. В самом монастыре, судя по всему, пожара не было. Подъехав к главным воротам обители, князь и его воины спешились, сняли головные уборы, перекрестились на образ Богоматери в киоте, низко поклонились Святой Троице, изображенной на вратах.
Князя в монастыре ждали. Завидев княжескую дружину, караульные тут же подняли решетку на воротах. Молодой князь и его ратники, позвякивая оружием и блестя доспехами, въехали на Соборную площадь. К Григорию тут же подбежал Феофан и низко поклонился перед княжеским скакуном, легко переступавшим длинными стройными ногами по выложенным на площади старым могильным плитам.
— Ждем, как ждем-то тебя, государь наш! — едва распрямившись, выкрикнул он. — Батюшка Геласий велел мне встретить тебя и проводить в церковь Гавриилову. Батюшка там литургию служит…
— Так ведь негоже во время служения в храм заходить, — засомневался Григорий, — обождем мы лучше, пока отслужат.
— Что ты! Что ты, государь, — замахал руками Феофан, — такого гостя знатного защитника нашего, заступника, батюшка велел звать, когда бы ни прибыл он…
— Что ж, коли так, с радостью я. — Гриша спрыгнул с седла.
Феофан тут же подхватил поводья княжеской лошади и передал коня сопровождавшему князя посланцу Геласия.
— Евлампий красавца твоего на конюшню отведет. А люди твои пущай покуда отдохнут маленько, — торопливо объяснял послушник,
— А почему не в соборе служба? — спросил Феофана князь. — Неисправно что? Не погорело ли? Пожарищем тянет…
— Пожаром-то от леса, от леса, государь, веет, от леса, — затараторил Феофан сбивчиво, — а что не в соборе, — он запнулся на мгновение, — так… так настоятель порешил. Сам-то владыка нездоров немного…
— А что стряслось у вас, что потребовалось войско целое звать да еще при полном при оружии? — с удивлением оглянулся вокруг князь Вадбольский. — Погляжу я, тишина и покой в обители, все порядком. Да и по дороге ничего не приметил я такого, чтоб взор встревожило.
— Так это батюшка Геласий тебе сам все расскажет, — также быстро ответил Феофан, а потом, помедлив, спросил осторожно: — В усадьбе-то, государь, неужто не видали поутру ничего на небе?
— На небе? — еще больше изумился Григорий. — Видали тучки, дождь прошел, а что?
— Ну, медлить некогда, — встрепенулся Феофан, — идем, государь, идем.
И устремился к церкви Архангела Гавриила. Гриша приказал ратникам спешиться и пока во всем слушаться Евлампия, а сам, пожав плечами, последовал за послушником. «Чудно как-то все, — мелькнуло у него в голове. — Войско зовут, а ворога как ни бывало. От кого оборонить-то просят?»
Сняв с головы боевой свой шлем, Григорий низко поклонился перед входом в церковь на паперти и вошел вслед за послушником внутрь храма. Народу на богослужении стояло много, яблоку негде упасть. Впереди, у алтаря, по чину занимали места священнослужители. Иеромонах Геласий, одетый в длинную, широкую фелонь, символизирующую багряницу Иисуса, занимал место игумена Варлаама. Поверх фелони на груди его сияли большой золотой крест, украшенный каменьями, и овальная икона в окладе, панагия, а вокруг шеи тянулась сложенная вдвое широкая лента, орарь — ангельское крыло покровителя. Слева от Геласия стоял келарь Михаил, чуть сзади — ризничий, уставщик, книгохранитель. За ними — вся остальная братия и прихожане. Мужчины из паствы занимали место по правую руку от входа, женщины — по левую. Ближе к алтарю, как и положено, стояли, кто помоложе, а почти у самого выхода — старики. Когда князь Григорий вошел в церковь, молебен почти завершился. Иеромонах Геласий вынес из Царских врат на амвон чашу со Святыми Дарами и готовился начать причащение молящихся. Все присутствующие громко пели молитву «Символ веры». Наконец, взяв в руки крест, Геласий встал с ним в открытых Царских вратах и произнес отпуст, поминовение, святому праведному Кирилле Белозерскому, святому Ферапонту и всем почитаемым на Белозерье светильникам Божьим.
Братия, а за ними и прихожане стали подходить к амвону за причащением и благословением. Отец Геласий подавал каждому разведенного с водой вина из потира на длинной деревянной лжице и кусочек
