клич новой, едва народившейся жизни. Он звучал молодо и энергично. Первый можно было уподобить тоскливому прощанию, второй – радостному приветствию.
Жара стала теперь просто непереносимой. Энергия, высвободившаяся в процессе возрождения феникса из пепла, была просто чудовищной. Путь мне преградил невысокий холм, и я вскарабкался на него с такой лёгкостью, словно никогда не страдал хромотой.
И тут до слуха моего донёсся чей-то голос. Отнюдь не птичий. Вне всякого сомнения, человеческий. Но что было гораздо хуже – голос этот оказался до боли мне знаком.
Я осторожно взглянул вниз сквозь заросли кустарника на вершине холма, прекрасно себе представляя, что там увижу. Мои наихудшие опасения подтвердились.
Там стоял Тэсит.
Вид у него был слегка потрёпанный, но бодрый, платье всё вымокло, и кое-где на нем виднелись расползшиеся комья тины. Значит, ему всё же удалось выбраться из реки, куда он угодил по милости Айлерона, вожака стаи ублюдков-гарпов. Впрочем, одеяние Тэсита очень быстро высыхало вблизи феникса, источавшего жар.
Ибо на поляне неподалёку от Тэсита Одноглазого и вправду находился он. Феникс. Пепел его предшественника разлетелся во все стороны, а новорождённый, вытянув шею, с любопытством нюхал воздух. На человека, стоявшего поблизости, он не смотрел, но, похоже, ощущал его присутствие. Вот феникс испустил ещё один ликующий крик, а потом наклонил голову и потёрся клювом о грудь Тэсита. Надежда, всколыхнувшаяся было во мне, что гигантская птица сейчас разорвёт его на части, угасла без следа. Феникс доверительно взгромоздил свою огромную голову ему на плечо. Новорождённый, замечу, был раз в пять крупней самого рослого мужчины. Когда он расправил крылья и от полноты жизни ими взмахнул, кусты и деревца в радиусе тридцати футов от поляны пригнулись до самой земли.
Но Тэсит даже не шелохнулся. Ухватившись за перья на груди птицы, он запел. Разумеется, он и петь был мастер, наш Тэсит.
Произведение, которое он исполнял, по форме своей походило на балладу. Насколько я мог расслышать, речь в ней шла о пришествии великого героя. Судя по манере исполнения, по гордому взгляду, который он устремил на феникса, под этим героем Тэсит подразумевал самого себя. Да и могло ли быть иначе? Он пел о подвигах, которые герою предстояло свершить, о врагах, которых собирался победить, и о трудностях, непосильных для любого, но вполне для него преодолимых. Эти вирши напомнили мне предсказания, которые плетельщики-ясновидящие часто облекают в стихотворную форму и называют «историями из будущего». Время от времени мне доводилось их слышать, но поскольку речь в этих «историях» шла о предметах, нимало меня не занимавших, я относился к бормотанию плетельщиков без особого внимания. Только ритм этих стихов невольно запечатлелся в моей памяти.
Но то, о чём сейчас пел Тэсит, напрямую меня касалось. Потому что содержание его баллады было посвящено вполне реальным событиям. За достоверность некоторых из них я сам мог бы поручиться головой.
В конце каждой из воспроизводимых им строф феникс важно кивал головой, так, словно соглашался с ним.
Я терпеливо, хотя и с некоторой досадой, слушал его самовосхваления, то, как он без конца величал себя «великим героем», и ждал, когда он наконец умолкнет и уберётся прочь от моего феникса.
Но после очередного куплета его песни я ощутил во всём теле озноб, хотя вокруг по-прежнему было нестерпимо жарко.
Пение продолжалось. Тэсит всё так же миловался с фениксом и звучным голосом выводил свою балладу, куплет за куплетом. Он пел о том, как спасёт принцессу и сделается правителем государства.
А я уставился на кольцо из тлеющих углей, в середине которого стоял феникс... и тут на меня снизошло понимание.
Впервые в жизни... Я понял решительно всё!
Многим людям вовсе не свойственны такие вот внезапные озарения, полностью меняющие ход их мыслей, их отношение к себе самим и к окружающему. Им просто что-то вдруг приходит в голову, какое-то новое, интересное соображение привлекает их внимание, но относится оно, как правило, к единичному фрагменту целостной картины, к одной из сторон того или иного явления, и люди сосредоточиваются на этой мысли, не давая воли своему воображению, не позволяя себе охватить умственным взором более широкий аспект реальности, а потому они лишь постепенно, шаг за шагом постигают глубину перемен, влекомых за собой этой верной мыслью, этим озарением, знаменующим начало нового этапа их существования. И, как правило, лишь много после, когда все этапы долгого и нелёгкого прозрения остаются позади, они оглядываются назад, чтобы воскликнуть: «Да, да, вот тогда, в тот самый день и час всё это началось! Именно тогда мне вдруг пришло в голову...»
Со мной, повторюсь, было иначе. Я понял всё и сразу.
Теперь, мысленно возвращаясь в то мгновение моей жизни, я всё же хотел бы предостеречь читателя от слепой веры в истинность подобных прозрений. Они могут оказать самое пагубное воздействие на чувства и спровоцировать вас на необдуманные и неадекватные поступки. Что как раз со мной и приключилось.
Моё прозрение, если уж на то пошло, сводилось к следующему.
Все люди по сути своей эгоисты. Каждый является центром своей собственной миниатюрной вселенной. Мы стараемся прожить отмеренный нам век как можно полней и интересней. Мы обладаем собственными сферами влияния, состоящими из наших друзей и недругов. У которых, в свою очередь, также имеются тесные кружки приятелей и врагов, находящиеся в постоянном с ними взаимодействии. Всё это очевидно. Но мы, каждый из нас, стремимся превзойти других, занять более высокое положение, поскольку верим в свою исключительность. Мы склонны с величайшим вниманием относиться к своим нуждам, желаниям, страстям и побуждениям, поскольку для каждого собственное «я» превыше всего и всех. Никто другой не печётся о нас так трепетно, как мы сами, потому что не может, да и не желает в буквальном смысле слова влезть в нашу шкуру. Мы представляем для себя самих исключительную, ни с чем не сравнимую ценность. Вот откуда проистекает наше убеждение о безусловной значительности наших жизней, того, что мы собой являем, что способны совершить.
Глядя на догорающие огоньки вокруг феникса, на Тэсита, стоявшего в обнимку с огромной птицей и явно замышлявшего очередной подвиг, я пришёл к выводу, который неизбежно сделал бы даже без подсказки, прозвучавшей в словах баллады моего бывшего друга.
Моя жизнь ровно ничего не значила.
Как и я сам.
Выслушивая в течение долгих лет заверения Маделайн, что, дескать, судьба ко мне благосклонна и я её будущий баловень, и порой склоняясь к мысли, что, может, мать не так уж и не права, я упустил из виду едва ли не самое главное свойство того явления, что именуется судьбой. Если она и впрямь существует, к чему я стал теперь мысленно склоняться, то это значит, что мне не под силу её изменить, как бы я ни старался. Всё предопределено заранее. Поэтому и предсказания ясновидящих так часто сбываются. Недаром же говорят: от судьбы не уйдёшь. Почему же я прежде никогда не вдумывался в смысл этой пословицы?
Жизнь любого из нас – не более чем занимательная история, сказка, если хотите, с заранее известными поворотами событий, с персонажами, роль которых кем-то раз и навсегда предопределена.
Быть в этой сказке главным героем очень даже заманчиво и лестно. Разве кто-нибудь отказался бы от такой величественной судьбы, от множества побед и свершений, от заслуженных наград, от славы и почестей?
Теперь, когда с моих глаз упала пелена, я отчётливо видел, какая роль отведена в упомянутой истории мне самому. Я перебрал в уме все свои недостатки, физические и моральные, вспомнил прошлое, в особенности как сильно я проигрывал в сравнении с Тэситом, и пришёл к неутешительному выводу.
Тэсит с его отвагой, решимостью, благородством, безусловно, являлся блестящим героем эпического повествования. Великим героем, чьё пришествие было предопределено и предсказано. Боже мой, и ведь
