Путь к рассвету

стоит.

- И как же… Гражданин Г’Кар… оказался замешан в этом? И откуда он взялся?

- Он… и был тем центаврианином. Похоже, это некая голографическая маскировка. Какое бы устройство ни создавало ее, но во время драки оно сломалось, и наваждение исчезло.

Глаза Дурлы округлились.

- «Сеть хамелеона», - прошептал он. - Они же под запретом!

- Арестуйте меня, - предложил Г’Кар.

Дурла медленно поднялся со стула. Он весь дрожал от едва сдерживаемой ярости.

- О, я вас не просто арестую! Я прикажу немедленно казнить вас за… За…

- За спасение вашей жизни? - с издевательским спокойствием услужливо подсказал Г’Кар. Я не был удивлен. После всего того, что Г’Кар вытерпел в своей жизни, требовалось нечто гораздо большее, чем ярость центаврианского политикана - пусть даже и занимающего весьма высокий пост - чтобы смутить его. - Возможно, казнь - это не столь уж ужасная судьба, - философически продолжил Г’Кар. - А вот тот факт, что мне пришлось столько времени провозиться с этим типом, прежде чем я смог обезоружить его, - Г’Кар кивком указал на Исона, - вот это действительно огорчает. Я могу лишь отнести это на отрицательные последствия постоянного использования «сети хамелеона». А впрочем, не стоит беспокоиться. Дайте мне время придти в себя, и я уверен, что сумею справиться с любым из присутствующих в этой комнате, если меня принудят к этому.

- Я прикажу казнить вас, - сказал Дурла, сумев вернуть себе самообладание, - за нарушение границ Примы Центавра. Инопланетникам запрещено здесь появляться… или ты забыл об этом?

- Совершенно забыл, - ответил Г’Кар. - Я носил эту маскировку лишь потому, что мне всегда хотелось иметь волосы. Длинные волосы.

Великий Создатель, как я скучал по нему.

- Ты носил маскировку, чтобы шпионить за нами! Ты нарушитель и шпион! За одно это ты должен поплатиться своей жизнью.

- Но не только это, Дурла, - сказал я, поднимаясь с места. Мои ноги пока еще с некоторой неуверенностью поддерживали мое тело, и потребовалось определенное время, чтобы мне удалось совершить такое простое действие, как подъем со стула. - Следует уравновесить его вину тем долгом, который теперь возник перед ним у тебя… и у меня. Возможно, в намерения Исона входило лишь воздать должное тебе, но ведь и я мог бы столь же легко погибнуть заодно с основной мишенью. Так, Исон?

Исон с презрением посмотрел на меня.

- Дурла жаждет власти. Со стороны Домов к нему не может быть иных чувств, кроме презрения. Он пытается властвовать, не считаясь с традициями Примы Центавра. Но ты… ты гораздо хуже. Потому что ничто не может быть хуже, чем слабый император.

Я медленно кивнул.

А затем, одним движением выхватил церемониальный меч, который висел в ножнах на поясе у Генерала Рийса. Меня всегда восхищал свистящий звук, с которым клинок выскальзывает из ножен. Презрительное выражение так и оставалось на лице Исона, когда я повернулся и взмахнул своей рукой настолько быстро, насколько был в состоянии. Клинок и в самом деле оказался таким острым, как и можно было понять по звуку, который он издал, покидая ножны. И меня порадовало, что в руке моей еще сохранилось немало силы. Презрительная усмешка Исона застыла теперь навсегда, поскольку голова его соскользнула с плеч и ударилась об пол.

Никто не произнес ни слова.

Я направил меч на Г’Кара. Его единственный глаз сверкнул на меня.

- Ты еще не строил никаких планов насчет сегодняшнего обеда? - спросил я.

Глава 8

Дэвид Шеридан видел Глаз, воззрившийся на него, и теперь это казалось гораздо менее страшным, чем когда Глаз появился впервые.

Он все еще в мельчайших деталях помнил, как впервые заметил его. Ему только что исполнилось двенадцать, и он заснул после долгого дня, заполненного празднованием. Во сне он бежал, просто бежал, по огромной Минбарской равнине. Он бежал вовсе не от страха и не потому, что его преследовали. Он бежал просто потому, что было очень весело бежать, чувствовать, как энергия юности струится по телу, наполняя его словно из какого-то неиссякаемого источника, который даст ему силы пробежать через всю Вселенную.

Наконец, он остановился. Не потому, что запыхался и ему требовалось перевести дыхание, но просто потому, что он вдруг понял - надо остановиться, ведь полагается останавливаться, чтобы перевести дыхание. Впрочем, это все равно был всего лишь сон, а во сне он сам задавал параметры персонажам.

А затем вдруг, без всякой видимой для него причины, мир начал меркнуть. Словно внезапно и необъяснимо возникло полное солнечное затмение. Дэвид поднял взгляд на Минбарское солнце, которое дарило ему тепло и уют всегда, сколько он мог помнить.

А солнце в свою очередь взглянуло на него. На месте солнца в небе был огромный одинокий Глаз, и этот Глаз молча смотрел на него.

Дэвид, парализованный ужасом, уставился на Глаз. Глаз моргнул раз, другой, а потом вдруг заговорил.

- Привет, младшее солнышко, - сказал Глаз, явно обращаясь к нему.

Вопль ужаса, начавшись во сне, завершился в реальности, когда Дэвид, пробудившись, рывком сел на кровати. К несчастью, минбарские кровати представляли собой наклонные плоскости (15), и в результате Дэвид упал вперед себя, и ударился об пол. Он лежал там, задыхаясь, прижавшись к прохладным плиткам пола, обливаясь холодным п?том и со страхом озираясь по сторонам, опасаясь увидеть наяву тот Глаз, который явился ему во сне. Хотя Дэвид и понимал, что это невозможно, но все же на всякий случай, поднявшись на ноги, подбежал к окну и посмотрел на луну. Луна была луной, и не собиралась глядеть на него страшным Глазом.

Однако спать он больше так и не пошел. Он остался неподвижно стоять у окна, с нетерпением ожидая, когда же взойдет солнце, чтобы убедиться, что солнце тоже осталось прежним. К счастью, солнце в то утро не разочаровало его и встало над Минбаром во всей своей красе, смыв своими лучами последние остатки ночного кошмара.

Но кошмар не забылся. Это оказалось просто невозможно… потому что раз за разом, Глаз возвращался. Не то, чтобы очень часто; просто время от времени, словно чтобы напомнить о себе и проверить Дэвида.

Каким бы ужасным ни было это зрелище в первый раз, с каждым новым появлением Дэвид пугался Глаза все меньше и меньше. Глаз никогда не нападал на него и не угрожал ему. Глаз просто следил за ним, иногда говорил пару тщательно подобранных успокаивающих слов. Дэвид спросил у своих учителей, что все это может значить, и те ответили, что, несомненно, Глаз символизирует собой его мать, или отца, или, возможно, обоих сразу. Глаз олицетворяет собой, говорили они, подсознательное желание Дэвида знать, что, когда он в самом деле окажется уязвим, родители все равно будут следить за ним и охранят его от неприятностей. И с тех пор Дэвид стал все более спокойно относиться к присутствию Глаза, видя в нем не угрозу, а символ того, что с окружающим миром по-прежнему все в порядке.

Этой ночью Глаз вновь вернулся после многомесячного отсутствия. Но вернулся очень странным