такие колеи появляются благодаря поискам полезных ископаемых. Все они, как правило, ведут из ниоткуда в никуда.
В каком-то смысле я была разочарована. По обеим сторонам скотоперегонной дороги лежала последняя нетронутая полоса земли, которую мне предстояло увидеть, и, навьючивая верблюдов, я с грустью думала, что самая интересная часть путешествия подходит к концу. По моим расчетам, через три недели я должна была добраться до Уилуны, первого города после Алис-Спрингса.
Начало пути оказалось ужасным. Выжженная голая земля, все вокруг обезображено серой пылью, пока мы дошли до дороги, я дважды болела, хотя ни до, ни после никакие хвори меня не мучили. Однажды вечером я приняла ледяную ванну, благо в артезианском колодце оказалась вода, а потом шла голая, чтобы просохнуть. Ночью я проснулась от жестокого приступа цистита. Слава богу, у меня оказались с собой нужные таблетки. Но в ту ночь я больше не уснула. Через день или два у меня отчаянно разболелся живот, наверняка от плохой воды. Мой желудок внезапно и решительно вышел из повиновения, умирая от стыда, я сражалась с пуговицами и выбиралась из брюк, бормоча: «Ox, ox, какая мерзость». Процесс освобождения из тисков общепринятых условностей еще только начинался. Я сожгла брюки и потратила галлон воды, пытаясь привести себя в порядок.
А земля вокруг начала хорошеть. Редкие дожди, выпадавшие за последние четыре года, пролились здесь, в северной части пустыни, минуя скотоводческие районы, расположенные южнее. До изобилия и тут было далеко, но кое-какой скудный корм верблюды находили. Зрелище, от которого в начале путешествия я бы с пренебрежением отвернулась, теперь приковывало мой взгляд. Передо мной расстилался удивительный ландшафт, напоминавший только что отвердевшую землю. Глыбы песчаника самой фантастической, самой причудливой формы загромождали безмолвную безлюдную страну, казалось остановившуюся в своем развитии на первой стадии существования нашей планеты. Но хотя на ней еще лежала печать творца, моим верблюдам приходилось нестерпимо трудно. Подъемы на каменистые откосы ранили их ноги и отнимали последние силы. Они несли тяжелый груз, главным образом воду, и я знала, что, как только мне удастся найти подходящий корм и источник, я должна немедленно дать им передохнуть.
Судя по картам, такое пристанище обещал колодец номер шесть. Я изнывала от жары и нетерпения: карта говорила, что вот-вот появится пересохшее русло реки. А оно не появлялось. Справа от меня тянулся нескончаемый холм. Я накричала на Дигжити и пнула ее ногой за то, что она напугала верблюдов. У меня было скверное настроение, а бедняжка Дигжити понятия не имела, в чем она провинилась, и шла рядом, понурив голову и поджав хвост. Она и без того была тяжко наказана, вернее, считала, что наказана. Уорды подарили мне кожаный намордник, боясь, как бы Дигжити не польстилась на приманку со стрихнином, которую летчики с небольших самолетов разбрасывали по. пустыне, чтобы истребить диких австралийских собак динго. Дигжити ненавидела намордник. Она скулила и пыталась его содрать, у нее был такой жалкий вид, что у меня сердце разрывалось, и в конце концов я сняла намордник. Обычно Дигжити не привлекала падаль, я хорошо ее кормила и надеялась, что она не поддастся искушению.
Наконец я обогнула холм и оказалась на высокой волнистой гряде дюн. Я шла по гребню и смотрела на необъятную бледно-голубую дымчатую чашу со стенками из нескольких полумесяцев прихотливо изогнутых холмов, мерцающих и словно плывущих в этой чаше, смотрела на огненно-желтые дюны, лепившиеся у их подножия и на таинственные фиолетовые горы вдали. Слышали вы когда-нибудь, как горы рычат, подманивая к себе? Эти горы рычали, будто исполинские львы. Звук, доступный для слуха лишь сумасшедших и глухонемых. Открывшийся вид парализовал меня. Ничего подобного этой неукрощенной красоте я не видела никогда в жизни, даже во сне.
Здесь точно смешалось несколько основных типов австралийской пустыни. Холмистые равнины и плато, поросшиеспинифексом и окутанные голубой дымкой; пронзительно яркие дюны; огромные глыбы темно-красного с прожилками песчаника — и посреди всего этого великолепия извивающееся змеей ложе пересохшей реки, затвердевшее, зеленое, со сверкающими белыми камнями. Мы спустились с последней дюны и повернули к колодцу. Верблюды увидели траву и заторопились. Кусты акации так сильно разрослись вокруг, что я не сразу разглядела. До воды было футов пятнадцать, от нее пахло гнилым болотом. Но колодец не пересох, значит, мы сможем пробыть здесь несколько дней, а это главное. Вода — мутная жижа — на вкус была отвратительна, тем не менее с достаточным количеством кофе мне удавалось ее проглотить. В колодце на веревке болталось сплетенное из прутьев ведро, и шансов достать воду с его помощью у меня было не больше, чем у Бакли [40], то есть никаких. Вытаскивая пять галлонов воды своей железной, канистрой, я боялась нажить не одну, а сразу три грыжи.
В тот вечер верблюды катались по белому песку и вздымали тучи пыли, а красные лучи широкобокого заходящего солнца настигали, пронзали эти песчаные облака и обращали их в расплавленное золото. Я лежала на толстом матрасе из опавших листьев, при каждом движении они звенели, как металлические, и во все стороны разбегались огненные зайчики. Легкий ветерок доносил до меня голоса ночи и шелест листвы, а вокруг высились стены призрачного храма из черных, отливавших серебром великанов эвкалиптов, и тонкий серп платиновой луны качался на их ветвях словно в колыбели. Вот оно, сердце мироздания. Я погружалась в сон в этом дворце, и горы истаивали, в глубинах моего мозга. Сердце мироздания, земной рай.
Я решила не трогаться с места, пока не иссякнет вода в колодце. Рик и все мои обязательства стали чем-то далеким и малозначительным, как бы перестали существовать. Я хотела пройти через дюны и добраться до видневшихся вдали гор. Но прежде всего верблюды должны отдохнуть. Корма здесь было сколько угодно. Лебеда, верблюжья колючка, акация — все, что могли только желать их маленькие сердца. Мы с Дигжити обследовали окрестности. Нашли пещеру, покрытую сверху донизу рисунками аборигенов. Потом вскарабкались наверх по узкому коварному провалу в скалах, едва не оглохнув от завываний и свиста ветра. Выбрались на плоскую вершину, где фантастические напластования горных пород напоминали то лестницу с гигантскими ступенями, то могучие контрфорсы. Здесь росли искривленные шишковатые деревья, истерзанные свирепыми ветрами. Я видела, как на горизонте взметнулся к небу столб песка и превратился в красное облако. Немного западнее мы наткнулись на древние пустынные пальмы, которые здесь называют «черными парнями», так как издали они напоминают аборигенов с пучками травы в волосах. Шершавые черные стволы-обрубки с метелками зеленых иголок походили на пришельцев из иного мира, заблудившихся на позабытой всеми планете. И я не могла отделаться от мысли, что нахожусь в заколдованном царстве. Какое-то странное ощущение переполняло мою душу, поднимало над землей как бумажного змея. Я оказалась целиком во власти совершенно незнакомого чувства — радости.
В эти дни как бы отстоялось и стало осязаемым все, что было самого хорошего в моем путешествии. Оно оказалось очень близким к идеалу, как бывает только в мечтах. Я поняла, что многому научилась. Я открыла в себе способности и силы, о существовании которых даже не подозревала в далекие призрачные времена до путешествия. Я воскресила многих людей из своего прошлого и уладила свои внутренние распри с ними. Постигла, что такое любовь. Постигла, что любить-значит желать всего самого лучшего тому, кого любишь, даже если это лучшее исключает тебя самого. Раньше я хотела обладать человеком, не любя его, теперь я научилась любить и желать добра, не посягая на тех, кого люблю. Я поняла, что такое свобода и что значит чувствовать себя в безопасности. Поняла, почему нужно расстаться со множеством привычек. Поняла, что свобода — это постоянная, неотступная борьба со своими слабостями. Постоянство и неотступность требуют такого заряда душевной энергии, каким большинство из нас не обладает. Поэтому мы снова и снова оказываемся в тиская сложившихся стереотипов, в тисках привычек. Привычки создают ощущение безопасности, потому что в коконе привычек легче сохранить себя, правда, в ущерб свободе, Чтобы сломать стереотип и устоять перед соблазном безопасности, нужно решиться на отчаянную схватку с жизнью, но это одна из немногих схваток, в которые стоит ввязываться. Чувствовать себя свободной — значит постоянно открывать что-то новое и постоянно проверять, на что ты способна, это значит рисковать. То есть подвергаться опасности. Страх обычно служит камнем преткновения, но я научилась не только подавлять его, но и использовать в своих целях, а главное, научилась смеяться. Я чувствовала себя всесильной и всевластной, причем добилась этого сама, и потому считала, что могу теперь сидеть сложа руки, так как пустыня ничему больше не может меня научить. Мне! только хотелось сохранить все это в своей памяти. Запомнить эти места и то, что они для меня значили, и как я сюда добралась. Запечатлеть все это в своем мозгу навсегда, навеки.
До путешествия, побарахтавшись в потоке тоски и отчаяния, я каждый раз оказывалась на знакомой
