мое любопытство, охотились… за мной. Господи, что им нужно от меня, всем этим людям на другом краю материка? Я заметила, что репортеры не скрывали нервозности, рассказывая о сообщениях, успевших просочиться в печать. «Весь мир ждет новостей», — твердили они. Я им не поверила. А они умчались домой и не упустили возможности принять участие в знаменитом безобразном фарсе под названием «Публика имеет право знать». Я решила переждать пару дней. Если пресса в самом деле охотилась за мной, лучше отсидеться в кустарнике, пока репортеры не успокоятся.
Меня выдал перегонщик скота. Вернувшись в цивилизованный мир, он захотел хоть минуту погреться в лучах славы и рассказал о восхитительной женщине, с которой «провел ночь» в пустыне. В его изложении наша встреча выглядела примерно так: «Все было очень романтично. Спальный мешок не закрывал ее голые плечи, на шеях верблюдов позвякивали колокольчики, и при свете луны мы говорили и говорили много часов подряд. Я не спрашивал, зачем она затеяла свое путешествие, она не спрашивала, зачем я затеял свое. Мы и так понимали друг друга». Неплохой рассказ про женщину, которая обгорела до костей, одурела до умопомрачения и разговаривала с ним, лежа в пропотевшем, истоптанном верблюдами, грязнющем спальном мешке. Жалкое ничтожество, он, наверное думал, что оказывает мне услугу.
Я убежала в заросли, как только появились первый машины, телевизионные камеры и все остальное. Эти тупицы наняли чернокожего проводника. Но во мне возродился боевой дух. Господи, до чего глупы и неповоротливы были эти люди, как нелепо выглядели они посреди диких зарос лей, хоть здесь я чувствовала себя сильнее их. Забившие в чащу кустарника, я беззвучно хихикала и мысленно выкрикивала боевой клич индейцев. Я сделала круг и оказалась в каких-нибудь двадцати футах от них. Брошенный лагерь был разбит на песке, так что выследить меня мог последний идиот. Отпечатки ног бросались в глаза, как неоновые указатели на дорогах, как следы шин в дюнах.
— Ну что, парень, где же она? — приставал к чернокожему проводнику какой-то толстяк в красной пропотевшей майке с мрачным выражением тоже красного и потного лица.
— Откуда знать, хозяин, эта женщина с верблюдами, она, наверное, очень хитрая, она, наверное, их спрятала, свои следы спрятала. Не пойму, куда она ушла.
Проводник в раздумье покачал головой и растерянно потер подбородок.
Гип-гип, ура! Я готова была выскочить из своего укрытия и расцеловать его. Он прекрасно знал, где я, но не хотел меня выдавать. Толстяк выругался и неохотно отдал ему десять долларов. Абориген улыбнулся, сунул бумажку в карман, и вся компания отправилась восвояси — трястись сто пятьдесят миль по пыльной дороге назад до Уилуны.
Я вернулась в лагерь, раздула костер и почувствовала, что обескровлена. Раздавлена. Что с меня содрали кожу. Я готова была разрыдаться, мой похолодевший желудок завязался в тугой узел. Что, черт возьми, все это означает? Сколько людей совершали такие путешествия, чем я прогневила бога и вызвала этот неуемный интерес? Ко я тогда еще не знала, какого накала достигли страсти. Я подумала, что хорошо бы как-то замаскировать свои следы, хотя аборигенов не проведешь, в конце концов кто-нибудь из них все равно меня отыщет. Мне пришло в голову выстрелить несколько раз дробью и распугать своих преследователей, но я тут же отказалась от этой мысли: не стоит давать повод к созданию еще одной легенды.
И в эту минуту я увидела, что мимо со скоростью света пронеслась машина Рика, а следом за ней еще несколько. Господи боже, что творится? Рик вернулся через пять минут, он повернул по моим следам и подъехал к лагерю. Едва он сбивчиво рассказал, что происходит, как вокруг нас сгрудились остальные машины. Среди незваных гостей были представители лондонской прессы, телевидения, австралийских газет. Я огрызалась, рычала, скрежетала зубами. Забилась в кусты и потребовала, чтобы они немедленно убрали все фотоаппараты. Рик потом рассказывал, что я выглядела и вела себя как помешанная. Именно это они и ожидали увидеть. Я вымыла голову в соленой воде, и мои выгоревшие волосы торчали будто наэлектризованные — завивка венчиком. Солнце превратило меня в черную головешку, последнюю неделю или полторы я мало спала, и от моих глаз остались узкие поросячьи щелки с коричневыми мешками под ними. Я была сама не своя. Я не могла опомниться от гибели Дигжити, и вторжение воинственных инопланетян, как я мысленно окрестила всех этих людей, застало меня в самую неподходящую минуту. Тем не менее я проявила такую неслыханную твердость и безумную решимость, что им волей-неволей пришлось выполнить мое требование. И тогда я, как дурочка, оттаяла. Любопытство погубило не одну меня. Вспоминая сейчас тот день, я не перестаю изумляться. Не могу понять, почему я в состоянии отразить натиск тех, кто пытается меня растоптать, и становлюсь в позу просительницы, как только мои враги отступают. Я все-таки не разрешила репортерам фотографировать ни себя, ни верблюдов, поэтому один из них сфотографировал костер.
— Не возвращаться же с пустыми руками, выгонят с работы, — сказал он.
Другой напомнил, что телевидение является мощным средством массовой информации и сурово осудил меня за то, что я не хочу поделиться с широкой публикой крупицей своего опыта:
— Можно только удивляться, почему правда всегда кому-нибудь мешает, — заявил он, но потом все- таки извинился.
Остальные объясняли мое стремление остаться в тени тем, что я связана с журналом, по их мнению — они высказали его устно, а потом в печати, — я затеяла это путешествие ради «Нэшнл джиогрэфик» и поэтому не имела права рассказывать о нем посторонним. Отчего никому из них не пришло в голову, что есть люди, которым слава претит хотя бы потому, что, утратив безвестность, ее нельзя купить ни за какие деньги? Ричард пытался меня защищать, Я была ему благодарна:
у меня в голове все перепуталось, и я настолько ослабела, что не могла постоять за себя. Но главное — он говорил с ними на одном языке. Наконец журналисты уехали, и мы с Ричардом могли спокойно поговорить. Ричард рассказал мне о своих злоключениях. В какой-то безвестной заокеанской газете он прочел, что женщина с верблюдами пропала без вести, после чего он не спал четверо суток, пытаясь добраться до меня раньше толпы репортеров, не зная, найдет меня живой или мертвой. Репортеры настигли его в Уилуне, и он безуспешно старался оторваться от погони. Рик показал мне несколько газет. На снимках я улыбалась во весь рот, глядя в объектив.
— Что за чертовщина, как это попало в газеты? — поразилась я.
— Туристы продали.
— Вот это да-а-а-а.
Некоторые газетные заметки не были лишены занимательности. В одной, например, говорилось: «Мисс Дэвидсон питается только ягодами и бананами (?), она заявила, что в случае голода убьет своих верблюдов и будет есть их мясо»; в другой: «Однажды ночью мисс Дэвидсон встретила таинственного незнакомца-аборигена, который какое-то время путешествовал с ней вместе, а потом исчез так же внезапно, как и появился»; или (это из американского журнала): «В последние дни популярность мисс Дэвидсон, женщины с верблюдами, несколько упала, так как она злонамеренно убила австралийского верблюда. Мисс Дэвидсон, видимо, считает, что отправилась на охоту за крупной дичью». Идиоты.
В числе моих врагов внезапно оказались те, от кого я этого никак не ожидала. В Алис-Спрингсе нашлось немало людей, с радостью примкнувших к поставщикам сенсаций, хотя в голодные дни, когда моя жизнь не интересовала ни одного репортера, они бы глазом не моргнули, сгори я ясным пламенем. «Конечно, мы знали ее, — твердили они теперь наперебой, — это мы научили ее обращаться с верблюдами».
И только тогда я поняла, во что ввязалась, только тогда поняла, какой надо быть тупицей, чтобы не предвидеть всего этого заранее. Женщина, пустыня, верблюды и одиночество — само сочетание этих слов не могло не ударить по больному месту в психике людей нашего холодного, бессердечного, нездорового времени. Не могло не воспламенить воображение тех, кто чувствует себя бессильным, не способным и лишенным возможности хоть как-то повлиять на судьбу нашего обезумевшего мира. Надо же мне было так счастливо попасть в точку и выбрать именно такую комбинацию! Результат оказался совершенно неожиданным. Я стала собственностью общественного мнения. Превратилась в некий символ. В объект насмешек узколобых женоненавистников, в олицетворение легкомысленной искательницы приключений с мозгами набекрень (хотя, потерпи я неудачу, тут же выяснилось бы, что я просто сумасшедшая). Но главное, и это было хуже всего, я стала неким мифическим существом, совершившим подвиг, то есть нечто выходящее за рамки возможностей обычных людей, не смеющих даже мечтать о подобных деяниях. А я-то хотела доказать как раз обратное. Каждый может сделать все. Если я нашла дорогу в пустыне, значит,
