жизнь изменит нас так сильно, что нам будет трудно узнать друг друга.
В тот вечер мы устроили в сарае прощальный ужин, танцевали, пели и болтали до утра.
Нигде я не встречала людей, так прочно спаянных дружескими чувствами, как в некоторых узких кругах австралийцев. Отчасти это, наверное, связано со старым кодексом понятий о чести и товариществе; отчасти с тем, что у австралийцев остается время подумать друг о друге; отчасти с потребностью несогласных держаться вместе; отчасти с тем, что стремление обогнать соседа и во что бы то ни стало добиться успеха не является в Австралии общенациональным идеалом; отчасти с душевной щедростью, естественно развивающейся в этой единственной в своем роде стране бескрайних просторов, огромных возможностей и несложившихся традиций. Но какова бы ни была истинная причина, эта дружба бесценна.
Поездка домой восстановила мою веру в себя и в мою затею, я успокоилась., почувствовала себя уверенной и сильной, и мое отношение к задуманному путешествию как к незаконному ребенку моего воображения резко изменилось: я перестала терзаться сомнениями, есть ли в нем какой-нибудь смысл, и отчетливо увидела, как родилась эта идея и что за ней стоит.
Года за два до всех этих событий кто-то спросил меня: «Что для тебя главное в мире, где ты живешь?» Из-за случайного стечения обстоятельств я в то время три-четыре Дня не ела и не спала, может быть, поэтому вопрос глубоко задел и удивил меня. Я говорила около часа, и, когда кончила, стало ясно, что мой ответ вырвался непосредственно из подсознания: «Пустыня, чистота, огонь, воздух, горячий ветер, простор, солнце, пустыня, пустыня, пустыня». Я была изумлена, я не подозревала, что эти слова так много для меня значат.
Но была еще одна причина: я много читала об аборигенах и хотела совершить путешествие по пустыне, чтобы познакомиться с ними в естественной и привычной дли них обстановке.
А кроме того, мне прискучила жизнь, которую я вела, прискучило однообразие: я без энтузиазма искала работу то там, то здесь, бесцельно металась от изучения одной науки к другой, и меня уже мутило от собственного недовольства, ставшего болезнью моего поколения, моего пола и моего класса.
Так я приняла решение, повлекшее за собой множество других решений и поступков, о которых я тогда не имела ни малейшего представления. Я сделала выбор инстинктивно и осмыслила его только через некоторое время. Я никогда не относилась к своему путешествию как к опасному приключению или как к способу что-то доказать. Поэтому меня поразило, что само решение далось мне с таким трудом, что именно это было самым трудным, а все остальное потребовало уже только настойчивости, и сражаться с тиграми мне не пришлось — они оказались бумажными. На самом деле каждый человек может сделать все, что он решил сделать: сменить работу, переехать на новое место, развестись — все, каждый человек властен изменить свою жизнь, быть хозяином своей жизни, а дорога, движение к цели таят награду в себе самих.
Глава 3
Наконец настал день, когда я могла выбрать двух верблюдов. Я решила взять упрямую, но спокойную старуху чудачку Кейт и в пару к ней прелестную юную дикарку Зелейку. Саллей одобрил выбор и пожелал мне счастья. Друзья с фермы Бассо переехали в город и разрешили мне побыть в их опустевшем доме, пока его не продадут. Это был воистину подарок судьбы, потому что я получила как раз то жилье, какое нужно. Оно давало мне возможность выпускать стреноженных верблюдов на естественное, ничем не огороженное пастбище, где у них было вволю корма, и жить одной в собственном доме. Без посторонних.
Палаточная жизнь завершилась вереницей бед. Во время моего отсутствия Ахнатон улетел со своими друзьями, и я больше никогда его не видела; я не могла придумать, как заставить двух пугливых верблюдов пройти шесть миль по автостраде и сохранить жизнь им и себе; двумя-тремя неделями раньше Кейт улеглась на разбитую бутылку и рассекла себе грудную мозоль, никто не обратил на это внимания, и время от времени я просто смазывала рану дегтем; у Зелейки нагноился глубокий разрез на голове; мы с Деннисом окончательно возненавидели друг друга.
В конце концов я доставила верблюдов на ферму Бассо, они заплатили за это несколькими царапинами, я — полным изнеможением. Отныне мне предстояло полагаться только на себя; ни Курт, ни Саллей, ни Деннис больше не могли мне ни помочь, ни помешать. Я промыла раны Кейт и Зелейки, стреножила их и с радостью смотрела, как они, пережевывая жвачку, шествуют по грунтовой дороге на восток к холмам. У меня есть верблюды. У меня есть дом.
Стоял один из тех переменчивых ясных дней, какие бывают только в пустыне в период торжества жизни. Прозрачная вода бежала по широкому руслу реки Чарльз, достигая одного-двух футов глубины в бурлящих водоворотах, закипавших вокруг гигантских стволов крапчатого речного эвкалипта; коршуны с черными шеями парили над огородом за домом — своим охотничьим угодьем, и ослепительные блики вспыхивали в их переливчатых перьях и кроваво-красных глазах хищников; на высоких деревьях раздавались визгливые крики черных попугаев с огненно-яркими оранжевыми хвостами; солнечный свет изливался на землю мощным обжигающим потоком и заполнял все видимое пространство; с цветущих гранатовых деревьев доносилась трескучая прерывистая песенка сверчков и вместе с приглушенным гудением мясных мух в кухне возносилась к небу, как гимн жаркому австралийскому полдню.
У меня никогда не было своего дома: расставшись с зарешеченными окнами спальни закрытой школы с ее неизменно жестким распорядком дня, я сразу же окунулась в шумную жизнь большой компании друзей, с которыми делила то один дешевый домишко, то другой. И вдруг я оказалась владелицей огромного замка, где чувствовала себя королевой. Внезапный переход от постоянной жизни на людях к полному одиночеству был для меня приятным потрясением. Будто я шла по шумной суетливой улице и внезапно оказалась в комнате с закрытыми ставнями, где царила нерушимая тишина. Я бродила, я странствовала по своим владениям, передвигалась в своем личном пространстве и принюхивалась к особому, только ему присущему запаху, я с готовностью признавала его власть над собой и, опьяненная жаждой обладания, радовалась каждой принадлежащей мне пылинке, каждой ниточке паутины. Эта Рассыпавшаяся на куски развалина из древнего камня, понемногу уходящая в землю, из которой она появилась; эта лишенная крыши живописная груда каменных глыб в окружении цветущих смоковниц; постоянные посетители этого места: змеи, ящерицы, насекомые и птицы; причудливая игра света и тени на этих камнях; тайники и глухие закоулки этого каменного лабиринта; снятые с петель двери и безупречно выбранное местоположение среди нагромождения скал, именуемого Арунта, — все это и было моим первым домом, и в этом доме я почувствовала такое глубокое облегчение, такую слитность со всем, что меня окружало, что я не нуждалась больше ни в ком и ни в чем.
Раньше я всегда считала одиночество своим врагом. Мне казалось, что я существую, только когда вокруг меня есть люди. Но теперь я поняла, что всегда была кошкой, которая гуляет сама по себе, что одиночество — дар, а не наказание, которого нужно опасаться. Живя одна в своем замке, я гораздо яснее представила себе, что такое одиночество, и мне впервые пришло в голову, что всю свою жизнь я безотчетно стремилась обрести именно такое пристанище где-нибудь в горах под ясным небом, пристанище, которое ни с кем нельзя разделить, не рискуя его уничтожить. Годами я снова и снова расплачивалась за эту мечту бурными приступами отчаяния, но игра стоила свеч. Каким-то образом я всегда противилась своему желанию упасть в объятия рыцаря в блестящих доспехах и вступала в связь с кем-нибудь, кто мне не нравился или был мне настолько чужим, что ни о каких длительных отношениях не могло быть и речи. Потому что я не могла отречься от себя. Потому что мое предназначение, совершенно очевидное, несмотря на многочисленные поражения и неизбывное чувство несостоятельности, не давало мне свернуть с правильного пути. Я убеждена, что подсознательно мы всегда делаем правильный выбор. И только наш опутанный условностями, безмерно перехваленный, бесчувственный разум все корежит и портит.
Вот почему теперь, впервые в жизни, я воспринимала свое одиночество как бесценное сокровище и старалась уберечь его любой ценой. Если кто-нибудь подъезжал к моему дому, я пряталась. Так я прожила около двух счастливейших месяцев, а потом… все на свете меняется, как известно.
Моей ближайшей соседкой была Ада Бэкстер, красивая темнокожая женщина с неукротимым нравом и теплым щедрым сердцем. Она питала слабость к веселому времяпрепровождению и к спиртному. Адин
