сзади; когда сидел, то клал руки на подлокотники кресла и нервно сжимал и разжимал кулаки — это привычки, характерные для обоих.
У него была тогда обескураживающая манера задавать вопросы. Она обескураживала иногда потому, что вопросы были очень умные, а иногда потому, что они обличали его великое невежество.
Хотя ему было только двадцать пять лет, к тому времени этот юноша дважды обсуждался в Палате общин.
Это само по себе делало его заметным. Когда из четырёхсот миллионов подданных Великобритании, которые живут и умирают, не замеченные Палатой общин, вас замечают дважды, а вам ещё не исполнилось и двадцати пяти, кажется, что вас ожидает мрачное будущее.
Первый раз Черчилль побеспокоил высокое собрание, которое он скоро возглавит, когда «подшутил» над коллегой-субалтерном по имени Брюс и разрезал на куски его седло и снаряжение. Второй раз, когда сбежал на Кубу, чтобы воевать вместе с испанцами.
После этой кампании в первую ночь по прибытии в Лондон, он произнёс свою первую речь. Он сделал это в месте не столь почтенном, как Палата общин, но везде в Великобритании и колониях про эту речь узнали и поддержали её. Это случилось в мюзик-холле «Эмпайр».
В то время миссис Ормистон Чант[81] выступала против присутствия в мюзик-холле девушек определённого типа и пыталась отобрать лицензию у мюзик-холла, если они не прекратят посещать фойе. В качестве компромисса руководство прекратило продажу алкоголя, и когда ночью Черчилль пришёл в мюзик-холл, то увидел, что бар забаррикадирован деревянными балками и полотняными занавесками. Мучимый тропической жаждой после Кубы, Черчилль попросил выпить, но ему отказали и объяснили, какой яростный крестовый поход начался в его отсутствие. Кто-нибудь другой не стал бы больше задавать вопросов и купил бы выпивку где-нибудь в другом месте. Но только не Черчилль. Его действия интересны потому, что очень характерны для него. Сейчас бы он так не поступил, тогда же ему был только двадцать один год.
Он взобрался на покрытую бархатом верхушку ограды, которая разделяла зрительный зал от фойе, и произнёс речь. Это было оправдание своих «сестёр, дам из мюзик-холла».
«Где англичанин в Лондоне всегда найдёт радушный приём? — спросил он у самих дам и у их сопровождающих, которые столпились внизу. — Куда он пойдёт в первую очередь, когда вернётся на родину, израненный в битвах или уставший после путешествия? Кто всегда встретит его здесь с улыбкой и выпьет вместе с ним? Кто всегда будет искренен с ним и верен ему? Дамы из мюзик-холла».
Смех и аплодисменты, слёзы самих дам, естественно, прервали его выступление, и люди в зрительном зале поднялись со своих мест.
Они увидели невысокого рыжего юношу в вечернем костюме, балансирующего на балке, и большую толпу вокруг него, хлопающую, кричащую и призывающую: «Продолжай!»
Черчилль с удовольствием повернулся к более обширной аудитории и с удовольствием повторил своё обращение. Здание затряслось от смеха и аплодисментов.
Швейцары и полицейские пытались снять его, однако добродушная, но очень решительная толпа хорошо одетых джентльменов и смеющихся девушек помешала им. Охваченный восторгом, Черчилль закончил речь призывом вести себя с женщинами честно и разрушить баррикады.
Разрушение было немедленно произведено, баррикады разломали, а перепуганное руководство приказало подать выпивку своим победоносным клиентам.
Вскоре после этого выступления за свободу Черчилль организовал обед, который проиллюстрировал направление его мыслей в те годы и показал, какими ненормально высокими стали его амбиции. На обед были приглашены те его друзья и знакомые, которые были моложе двадцати одного года и которые через двадцать лет будут управлять судьбой Британской империи.
Я был приглашён присутствовать, хотя был на один год старше, но, видимо, Черчилль не рассматривал меня как одного из будущих правителей империи. Количество будущих строителей империи оказалось очень велико, они были очень счастливы, но, за исключением хозяина, никто не принял его идею всерьёз, и я бы не сказал, что этот вечер имеет исторический интерес. Интересно другое: из всех этих юношей до сих пор только хозяин сыграл видную роль в судьбе Великобритании. Хотя другие могут ответить, что из назначенных двадцати лет прошло только десять.
Когда Черчиллю было двадцать три, он получил увольнение из своего полка, и поскольку не было другого способа близко увидеть сражения, присоединился к Малакандской действующей армии в Индии.
Можно прямо сказать, что именно его приезд на это военное приграничье сделал его знаменитым. Его книга об этой кампании[82] — отличный военный репортаж. Штатские читатели получат от неё удовольствие, как от индийских рассказов Киплинга, а для писателей на военные темы она должна стать образцом. Но этому образцу могут следовать немногие, да и сам Черчилль уже не способен следовать по той причине, по какой человеку только раз в жизни бывает двадцать три года.
Живописные рукопашные схватки, ночные атаки, взятие крутых холмов, отступления с тяжёлыми потерями под непрерывным огнём, которым он был очевидцем и в которых сам принимал участие, — всё это он никогда больше не увидит таким свежим и восторженным взором. Тогда это было абсолютно новым, и очарование книги и ценность книги в том юношеском нетерпении, с каким он атакует зло, с которым более старшие примирились. В той юношеской бесхитростности, с какой он рассказывает о вещах, которые стали для опытного солдата неважными и которые он больше не способен увидеть из-за привычки.
В трёх более поздних военных книгах чудеса, ужас, восхищение храбрыми деяниями и рискованными мужчинами уступают место критическому взгляду военного эксперта — в «Войне на реке» и беглым впечатлениям журналиста — в двух книгах о бурской войне. В последних книгах он рассказывает о битвах, которые он сам увидел, а в первой он заставляет вас увидеть битвы.
Во время службы в Малакандской действующей армии он получил памятную медаль с пряжкой за участие в кампании, а бригадный генерал Джеффрис в своей депеше хвалит «смелость и решительность лейтенанта Четвёртого гусарского полка У. Л. С. Черчилля, присоединившегося в качестве корреспондента 'Пайонир'».
После операции в Малаканде Черчилль занял должность дежурного офицера у сэра Уильяма Локхарта[83] и прошёл с Тирахской экспедицией всю кампанию.
После этого на его индийской медали появилась вторая пряжка.
Это было в первой половине 1898 года. Несмотря на время, которое отбирали обязанности офицера и корреспондента, Черчилль закончил свою книгу о Малакандской экспедиции. Когда стало понятно, что Китченер собирается идти на Хартум, он примчался в Египет и, снова как военный корреспондент, принял участие в походе на этот город.
Таким образом, за один год он поучаствовал в трёх кампаниях.
В день битвы ему повезло. Китченер приписал его к Двадцать первому уланскому полку, а надо сказать, что главным событием битвы стала атака, произведённая именно этим полком. Это был не лёгкий галоп, не охота на кабанов. Это было трудное сражение с безумными последователями халифа, которые повисали на уздечках, перерезали лошадям сухожилия, размахивали саблями и стреляли в упор. Черчилль был в этой атаке. Он получил за неё медаль с пряжкой.
Затем он вернулся на родину и написал «Войну на реке». Эта книга — самое исчерпывающее описание кампании в верховьях Нила: от гибели Гордона[84] в Хартуме до захвата этого города Китченером. Она рассказывает историю о множестве доблестных схваток, об утомительных переходах, о множестве экспедиций в жаркую, бескрайнюю пустыню, о долгом, медленном походе к последней победе в Судане.
Книга произвела определённую сенсацию. Такую книгу мог бы написать генерал-лейтенант, который после многих лет службы в Египте поменял бы свой клинок на перо, чтобы написать историю всей своей жизни. Для второго лейтенанта, который провёл на Ниле не больше времени, чем нужно для получения пустынного загара, она была откровением. Как вклад в военную историю она была так ценна, что у автора возникло много поклонников, но из-за критики вышестоящих офицеров стала причиной появления и многих врагов.
Вот один из примеров, взятый из этой книги, который довёл многих отставных армейских офицеров до апоплексии:
«Генерал Китченер никогда не жалеет себя, но ещё меньше заботится о других. Он относится к
