После этого захвата бразильское правительство, напоминая о древнем португальском владении (давно недействующем), заявило, что английское правительство должно отказаться от острова в пользу Бразилии.
Я прошу Ваше превосходительство содействовать тому, чтобы правительство Северо-Американских Соединённых Штатов признало Княжество Тринидад как независимое государство и гарантировало свой нейтралитет.
Таким образом правительство Северо-Американских Соединённых Штатов окажет мощную поддержку делу добра и справедливости, которое не понимают Англия и Бразилия, положит конец ситуации, которая грозит привести к нарушению мира, восстановит согласие между двумя великими державами, готовыми взяться за оружие, и, кроме того, подтвердит приверженность Доктрине Монро[62].
В ожидании ответа Вашего превосходительства выражаю вам глубочайшее уважение.
Великий канцлер, министр иностранных дел граф де ла Буасье».
В то время госсекретарём был Ричард Олни[63]. Его отношение к протесту и к джентльмену, который его написал, полностью подтверждает ту репутацию человека, не знающего хороших манер, которую она заработал на своём посту. Сказав, что не может разобрать почерк, которым написан протест, он поступил с ним так, как должен поступать каждый государственный деятель и каждый джентльмен. Он передал это письмо «чудака» вашингтонским журналистам. Можете представить, что они с ним сделали.
На следующий день нью-йоркские репортёры свалились на канцелярию и министра иностранных дел. Был август — «мёртвый сезон», настоящих новостей не было, и проблемы де ла Буасье заняли много места в газетах.
Они смеялись над ним и над его королём, над его канцелярией, над его ломаным английским, над его степенными придворными манерами, даже над его одеждой. Но, несмотря на насмешки, между строк вы можете прочитать, что для этого человека всё происходившее было ужасно серьёзно.
Впервые об острове Тринидад я услышал от двух знакомых, которые три месяца искали там сокровища, и когда Харден-Хикки объявил себя повелителем острова, я через газеты внимательно следил за его делами. Частично из любопытства, частично из сочувствия, я зашёл в канцелярию.
Она располагалась в доме из коричневого песчаника в грязных окрестностях Седьмой авеню, где сейчас отель «Йорк». Три недели назад я снова там побывал, и там ничего не изменилось. Во время моего первого визита на входной двери висел кусок бумаги, на которой рукой де ла Буасье было написано: «Chancellerie de la Principaute de Trinidad»[64].
Канцелярия находилась в совсем неподходящем месте. На ступеньках дети из трущоб играли прищепками. На улице торговец хриплым голосом предлагал увядшую капусту женщине в халате, которая свисала с пожарной лестницы. Запахи и жар летнего полуденного Нью-Йорка поднимался от асфальта. Омываемый волнами остров возле Бразилии был где-то очень далеко.
Де ла Буасье принял меня с недоверием. Утренние газеты сделали его осторожным. Но после нескольких обращений «Ваше превосходительство» и уважительных вопросов о «Его Королевском Высочестве» его доверие восстановилось. Он не видел ничего юмористического ни в ситуации вообще, ни даже в расписании отплытия судов на Тринидад, которое висело на стене. В расписании было указано две даты: 1 марта и 1 октября. На столе лежали копии королевских воззваний, почтовые марки нового правительства, тысячефранковые облигации и красно-золотые, покрытые эмалью кресты Тринидадского ордена в картонных коробках.
Он говорил о князе Джеймсе с искренностью и нежностью. Я больше не встречал человека из тех, что хорошо знали Хардена-Хикки, который говорил бы о нём с такой настойчивой преданностью. Если он и улыбался над эксцентричностью Хардена-Хикки, это была добрая улыбка. Было понятно, что де ла Буасье относится к нему его не только с дружеской привязанностью друга, но и с преданностью настоящего подданного. Он был так любезен, вежлив и утончён, что я почувствовал, как будто очень близко общаюсь с европейским премьер-министром.
А он, который после насмешек утренних газет встретил человека, серьёзно относящегося к его высокому посту и к его королю, наверное, был мне благодарен.
Я сказал ему, что хотел бы побывать на Тринидаде, и был в этом желании вполне серьёзен. История острова, наполненного закопанными сокровищами и управляемого королём, подданными которого были черепахи и чайки, обещала стать интересным репортажем.
Граф был очень доволен. Думаю, во мне он увидел первого честного поселенца, и когда я встал, чтобы уйти, он даже взял один из Тринидадских крестов и с сомнением посмотрел на него.
Если бы он знал, что из всех наград, это была единственная, которую бы я желал получить; если бы я сразу же забронировал себе место для поездки на остров или поклялся в верности королю Джеймсу, кто знает, может быть, сегодня я был бы кавалером, а моё имя было бы записано в «Золотой книге»? Но вместо того, чтобы встать на колени, я потянулся за шляпой. Граф положил крест в картонную коробку, и для меня момент был упущен.
Другим, более достойным этой чести, повезло больше. Из моих коллег-репортёров, которые, как я, пришли поглумиться, но ушли очарованные, был недавно умерший Генри Пен Дюбуа[65], блестящий художественный и музыкальный критик из «Американ». Тогда он работал в «Таймс», а его редактором был Генри Н. Кэри, который сейчас работает в «Морнинг Телеграф».
Когда Дюбуа сообщил Кэри о своём задании, Дюбуа сказал:
«В этой истории нет ничего забавного. Она трогательна. Оба этих человека искренни. Они убеждены, что их права нарушены. Их единственная вина в том, что у них есть воображение, а у остальных его нет. Вот что поражает меня, и вот так об этом и нужно писать».
«Так и напиши», — сказал Кэри.
Вот так из всех нью-йоркских газет «Таймс» на короткий период стала официальным органом правительства Джеймса Первого, а Кэри и Дюбуа скоро были сделаны кавалерами Тринидадского креста и получили право носить форму, «идентичную костюму камергера Тринидадского двора, за исключением пуговиц, которые будут иметь вид королевской короны».
Атака, совершённая Великобританией и Бразилией на независимость княжества, сделала Хардена- Хикки королём в изгнании, но сразу же принесла ему другую корону, которая, по мнению тех, кто её предложил, имела несравненно более высокую ценность, чем корона Тринидада.
В первом случае человек искал корону, во втором случае корона искала человека.
В 1893 году в Сан-Франциско прославился Рэлстон Дж. Маркоу — адвокат и офицер артиллерии США, участник флибустьерской экспедиции, которая пыталась свергнуть правительство Доула[66] и вернуть трон королеве Лилиуокалани[67]. в Сан- Франциско Маркоу прозвали «князем Гонолулу», поскольку было ясно, что если бы Лилиуокалани вернула свою корону, он получил бы какой-то высокий пост. Но Маркоу уже потерял веру в Лилиуокалани, и думал, что у Хардена-Хикки больше качеств, нужных для короля. Поэтому через двадцать четыре дня после протеста, отправленного в госдепартамент, Маркоу решил перейти к Хардену-Хикки и обратился к нему с таким письмом:
«Сан-Франциско, 26 августа 1895 года.
Барону Харден-Хикки, Лос-Анджелес, Калифорния.
Монсеньор, Ваше письмо от 16 августа получено.
1. Я назначен роялистской партией для того, чтобы найти человека, способного занять этот пост при существующих обстоятельствах. Пока королева в тюрьме и отрезана от всех связей с её друзьями, не может быть и речи о том, чтобы вручить ей официальные полномочия.
2. Отчуждение какой-либо части территории не может вызвать никаких вопросов к законности, по той причине, что законы в государстве находятся в таком сильном расстройстве, что только сильная рука может навести порядок, а реставрация приведёт к установлению сильного военного правительства. Если я отправлюсь в экспедицию, которую сейчас организую, то я смогу взять ситуацию под полный контроль и выполнить все обязательства.
3. Я предлагаю Вам стать независимым монархом на острове Кауаи.
4. Мой план заключается в том, чтобы последовательно занять все острова, оставив столицу
