удобно приезжать по ночам, если хочешь от чего-нибудь избавиться.
Я медленно шла по тропинке, освещенной уличными огнями, и видела, как мечутся по траве лучи карманных фонариков, время от времени выхватывая из темноты белую ленту, обвивающую стволы. Во мраке сновали люди, со всех сторон неслось щелканье и шипение полицейских раций, бормотание низких деловитых голосов, жужжание камер. Я насчитала на стоянке восемь полицейских машин, три фургона и одну карету «скорой помощи». Возле одного из фургонов с открытыми дверцами переговаривались люди в форме.
Возле парка ошивались зеваки. Молодая парочка, старуха, несколько собачников. Надеялись увидеть что-то страшное, но держались на почтительном расстоянии – не дай бог, еще в вуайеризме заподозрят. В нескольких ярдах от меня, под раскидистыми ветвями дуба, чернокожий парень с немецкой овчаркой разговаривал с полицейским. Тот что-то записывал. Голос у парня был громкий, возбужденный. Явно в восторге от того, что оказался в центре внимания. Даже не напрягая слух, я разбирала его слова:
– Я сразу смекнул, что там дело нечисто – слышу, шины завизжали, и он как рванет с места… В парке же на такой скорости не ездят, верно? Я о чем – тут же и детишки могут быть… Да и фары он не зажег, пока на дорогу не выехал… Я и саму машину толком не разглядел, какой там, на хрен, номер… Нет, кто в машине – не видел. Я о чем – темно было…
Мне холодно. Холод в желудке. Холод в ногах. Больше ничего. Слышу, как грохочет музыка в автомобиле, медленно едущем по Нанхед-лейн. Вижу призывные огни паба «Клокхаус» с западной стороны парка. Оказаться бы там, сидеть с пинтой пива, хрустеть чипсами. А не стоять здесь в одиночестве. Голова болит. Это не имеет отношения ко мне. Ничто здесь не имеет отношения ко мне.
Наверное, я подняла белую ленту и шагнула за ограждение – сама я плохо понимала, что делаю, – потому что полицейский, допрашивавший парня с овчаркой, крикнул: «Эй, там!» – и двое мужчин в водонепроницаемых костюмах быстро двинулись ко мне; их пластиковые брючины с шумом терлись друг о друга, как «дворники» о стекло автомобиля. Один из них схватил меня за руку, они говорили, чтобы я вышла за ограждение, но тут раздался знакомый голос:
– Кэтрин! Эй, все в порядке, она со мной. Кэтрин…
Моргун. Выбежал из пурпурной мглы ко мне и к людям в пластике. Его лицо казалось в темноте молочно-белым. Он как будто похудел. Пластиковый выпустил мою руку, и ее мягко подхватил Моргун. Он повел меня к ленте, прочь от этих двоих.
– Ты в порядке?
Моргун вглядывался в мое лицо, пытаясь найти – что?..
– Где он, Крэйг?
– Слушай… – Он нервно косился на группу людей под деревьями. – Тебе не положено здесь быть. Понимаешь?.. Боже…
– Ты чего от меня ждешь – вечной благодарности?
Моргун почувствовал, что я на взводе, и выпустил мою руку.
– Я не собираюсь с тобой воевать, Кэтрин. Не здесь.
В группе людей произошло какое-то движение. Двое в блестящих желтых костюмах из пластика двинулись к автостоянке. Они тащили носилки.
– Подожди. Не двигайся, – произнес Крэйг и побежал в ту сторону.
Я смотрела, как он говорит с одним из санитаров «скорой». Носилки положили на землю. На них был мешок. Черный мешок для трупов такие показывают в фильмах. Один из людей в желтом наклонился, и я услышала, как с визгом разъезжается молния. Крэйг обернулся. Я не могла разглядеть выражение его побелевшего лица. И тогда он сделал мне знак подойти.
Джоэл в мешке. Мой милый Джоэл, который хотел танцевать, но оказался недостаточно хорош. Мой Джоэл, который совершенно никак не мог трахаться – по крайней мере, с девчонками, – но лежать в обнимку с которым было лучше всего на свете. Джоэл, который прижимался ко мне и засыпал, положив голову на мое плечо. Прекрасную мальчишечью голову. Джоэл, который готовил худший в мире чай и угощался изо дня в день котлетками по-киевски и чипсами. Всегда одно и то же. Я назвала его Шелли в тот день, в спортзале, когда он смотрел на меня словно пантера, а я не могла понять, мальчик это или девочка. Он звал меня Кот. Лицо спящего Джоэла – такое умиротворенное, во сне он был особенно прекрасен.
Теперь он не спал.
Глаза были закрыты, слава богу. Кожа казалась зеленой. Рот слегка приоткрыт, кончик языка прикушен зубами. Лицо в грязи, в засохшей грязи – рвота, слюна, что-то еще. Струйки чего-то, похожего на кровь. Они сбегали и на шею, запачкав воротник его новой белой рубашки. Отвратительная серая слизь на носу и верхней губе. Но хуже всего – его неподвижность. Неподвижность – и вонь.
Моргун был рядом; он поддержал меня, когда мои ноги подкосились. Пару мгновений я прижималась к его груди и уловила аромат дешевого мужского дезодоранта, острый, как у аэрозоля от мух, и легкий запах пота. А потом снова была на ногах и отстранилась от него. Я услышала, как с визгом застегивается молния, и, обернувшись, увидела, как люди в желтом вновь подхватывают носилки и уходят к карете «скорой помощи» на стоянке.
Голос Моргуна:
– Значит, это он.
– Да.
– Ты в порядке?
– Нет.
Моргун нервничал, не зная, остаться ему со мной или убраться. Наконец, бросив «подожди», широкими шагами направился обратно к группе полицейских.
Второй раз в жизни я видела мертвеца. Папа так и не позволил мне взглянуть на маму. Боялся, что меня это выведет из строя. Что меня действительно вывело из строя, так это то, что мне запретили посидеть с ней рядом, в последний раз посмотреть на ее лицо. Хотя теперь я понимаю, что мама выглядела бы совсем не так, как я ее запомнила. Видела же я Мэв после того, как ее выпутали из пластиковой розовой занавески, вытащили из ванной и «привели в порядок». В своей лучшей блузке, со странным подобием улыбки, словно обтянутая целлофаном, она была похожа на отреставрированную вещь. Меня охватило такое отвращение, что я выбежала из похоронного бюро. Что ж, про Джоэла никак нельзя было сказать, что его отреставрировали до неузнаваемости. Его никто не «приводил в порядок». Я стояла, дрожа всем телом, и смотрела, как люди в желтом запихивают его в «скорую» – небрежно, словно загружают в багажник покупки из «Сайнсбери». Потом за ним захлопнули дверцу.
– Пойдем. – Моргун снова был рядом; он обнял меня за плечи. – Тебе нужно выпить.
Зеленые лица, капающая кровь, разодранные белые саваны… Черт, я и забыла про Хэллоуин. А я ведь так хотела попасть сюда, к нормальным людям, провести нормальный вечер. Теперь я мечтала залезть обратно в свою машину. Вернуться на дорогу, где можно дышать. А тут хрен знает как размалеванная компания изображает вампиров, призраков и покойников. Спасибо, я уже на настоящего поглазела.
Мы заняли столик в углу. Я предоставила Моргуну сесть лицом к залу, а сама повернулась к стенке. Не хочу видеть этих веселых уродов.
За соседним столиком болботал какой-то индюк, его приятель кивал как заведенный и периодически заливался гоготом.
– И прикинь, приглашает он ее в «Бель эйр», сечешь? И знаешь что? Оказывается, у него кредитка того, ни хрена на ней нет. Официант-то к этому отнесся спокойно, и Джим ему уже другую карточку дает, а эта прошмондовка как вскочит, как заорет: «Ну что, мне теперь с официантом трахаться, да?» Не, прикинь, а?
Моргун пытался пробиться к стойке, но народу было слишком много, а мне приходилось слушать россказни соседа-засранца о женщинах, которых он поимел. Придурок в дешевом хлопковом шмотье и в кожаной куртке. И ведь считает себя умником. У меня невольно сжимались кулаки под столом.
– Ты же меня знаешь, Джайлс, а? Это у нее юмор такой черный, понял? Темная сторона…
Возле нашего столика находились старинные напольные часы; еще двое часов тикали над головой. Все они были с маятником, и маятники качались вразнобой. Одни часы показывали 10.52, другие – 10.49, третьи
