тумбочке.
Он опередил меня, метнулся к стакану, протянул мне. Наши пальцы соприкоснулись, и я отдернула руку, ощутив холод его кожи.
Он подождал, пока я выпью воду, потом пробормотал:
– Может, я задерну полог? – Голос мягче, чем я запомнила.
Я хотела отказаться – не хватало только остаться с ним наедине, – но тут Страшила Джули ударилась в цветистые описания своей операции на щитовидке, и я торопливо кивнула.
Зеленая занавеска, зашуршав, сомкнулась вокруг нас, и я запаниковала, очутившись вместе с отцом в этом коконе. Он засуетился, выискивая, где бы пристроить оранжевый пластиковый стул, и до меня дошло, что психует отец ничуть не меньше моего. Уголок тонкого рта подергивался, а руки дрожали, когда он придвигал стул к кровати.
Отец нервно смотрел на бутылку и на трубку, которая тянулась от нее к моей пижамной куртке. Его подавленность придала мне сил. Дурман заклятия рассеивался.
– Постарел ты, дорогой родитель. Постарел и устал.
Отец опустил глаза и принялся теребить пуговицу макинтоша.
– Что случилось, Кэтрин? Расскажи мне.
– Въехала кебом в грузовик. Не лучшая идея, конечно. Хорошо еще, грузовик на месте стоял.
Я отметила, как блестят его черные ботинки. Похоже, он по-прежнему чистит их каждый вечер. Раньше он чистил и мамину обувь, и мою, а потом выстраивал туфли в ряд возле парового котла.
– Но тебе наверняка и так уже все рассказали. – Я изобразила подобие саркастической улыбки.
– Мне сказали, что ты была пьяна.
– Ой, да пошел ты!
Отец вздрогнул, поднес дрожащую руку к глазам, потер лоб. Я ощутила, как мою разукрашенную синяками физиономию согревает улыбка. Сколько раз я посылала его в мыслях, а вслух – еще никогда.
Придя в себя, он предпринял еще одну попытку:
– Что ты натворила, Кэтрин? Садиться пьяной за руль – это так на тебя непохоже.
– Откуда тебе знать, что на меня похоже? – Но усталость брала свое, мне уже было не до баталий. Я тяжело откинулась на подушку. – Ты прав. Это на меня непохоже. Если хочешь знать, я той ночью… была слегка не в себе. Если хочешь знать, я хотела умереть.
Дрожь пробрала меня при этих словах, и я закрыла глаза… Мне сказали, что я, видимо, успела повернуть руль, потому и не впечаталась прямо в кузов. Основной удар, сказали, пришелся на левую часть кеба – дверцу надо мной сплющило, как будто она была из фольги. И еще сказали, что я довольно удачно приложилась об руль – не будь пристегнут ремень, пролетела бы точно сквозь ветровое стекло и искромсала морду в кружево. Была бы как Джонни, а то и хуже… Но сама я ничего этого не помнила. Только оранжевые огни такси, от которого я увернулась, – и все. Лишь безымянный цвет вокруг.
– Видишь, пап, у меня всё как у мамы. Это пряталось во мне, как и в ней, ждало своего часа.
Я заставила себя открыть глаза и повернуть голову так, чтобы видеть его. Папино лицо было мертвенно-бледным. На впалых щеках и под глазами залегли темные тени. Я ждала, что он что-нибудь скажет, попытается ответить, и вдруг поняла, что отец не в силах говорить. Он старался сдержать слезы. От тишины мне стало не по себе, и я попробовала разрядить обстановку:
– Пап, а ты знал, что когда людей уносят с места аварии, то их кладут на доску со специальным покрытием? Классная штука! А вокруг головы обертывают штуку вроде губки – на случай, если шея сломана.
Эта губка – такая мерзость: лежишь, шелохнуться не можешь, все вокруг приглушено… Прямой путь к клаустрофобии. Пялишься в потолок, а над тобой мелькают чьи-то лица, чего-то спрашивают, фальшиво лыбятся…
– Права, конечно, отберут. Думаю, года на три. А вот значка мне больше не видать – это факт. Кеб списали. «Фарэвеи» вообще-то мощные, но плохо сочетаются с грузовиками. Бедная Мэв, наверное, в гробу перевернулась.
– Что ты будешь делать? – Голос у отца был совсем слабый.
– Без понятия. – Мой голос не лучше. – Воды еще не нальешь?
Отец наполнил стакан из кувшина. Постаравшись не касаться папиных пальцев, я взяла стакан и отпила глоток. Отец снова устроился на стуле. Руки на коленях, пальцы сплетены.
– Я тебя видел. – Он робко покосился на меня. – На заупокойной службе. Видел, как ты убежала. Заметил только тогда, когда ты была уже у холма. Глаза у меня уже не те, но я знал, что это ты… Там еще был мужчина в спортивном автомобиле, он побежал за тобой. И я слышал, как он зовет тебя по имени… Почему ты убежала?
– Я и не собиралась там быть. Мужчина, которого ты видел… Он заманил меня туда.
– А-а… – У отца был разочарованный вид. – А я думал…
– Нет. – Я сделала еще глоток и поставила стакан в сторону. Как же мне хотелось остаться одной. – Слушай, может, пойдешь? Я хочу отдохнуть.
Отец будто и не слышал:
– Кэтрин, я знаю, что наломал немало дров. Я просто не мог после… Ты так похожа на нее.
– Папа, я не хочу этого слышать.
– Я был рад, когда ты ушла к Мэв. Я не знал, как справиться с тобой. Как справиться со всем. Когда мне предложили раньше срока уйти на пенсию, это было такое облегчение…
– Папа, сделай одолжение – мне из легкого эту хрень откачивают…
– Мэв была так добра. Ты ведь, наверное, и не знала, что она постоянно приходила и помогала мне с уборкой? Она оставалась на чашку чая и рассказывала, как у тебя дела…
–
Внутри все дрожало и дергалось, я хватала ртом воздух.
Как же он постарел. Стал одним из тех усохших, дряхлых старичков, которые бредут от автобусной остановки с сумкой, набитой продуктами; у них печальные худые лица и непомерно большие уши.
– Извини, я не хотел огорчать тебя и утомлять. Просто когда этот человек позвонил и сказал, что ты здесь…
– Какой еще человек?
– Я так беспокоился за тебя, Кэтрин. Знаю, прошлого не поправишь, но я надеялся… я надеюсь, что мы сможем быть друзьями. Хочешь, поживи у нас с Патрицией, когда тебя выпишут. Тебе же нужно будет время, чтобы прийти в себя, встать на ноги.
– Эй, погоди. – В голове у меня бушевала целая лавина. Факты, воспоминания разъезжались, ускользали, я не знала, за что ухватиться. И выпалила наугад: – Что еще за Патриция?
Покраснел! Мой отец покраснел!
– Это… моя знакомая дама.
– Твоя –
– Мы вместе чуть больше года. Я встретил ее в группе психологической поддержки для перенесших душевную травму.
Отец выпрямился на стуле. И будто вырос дюйма на три, прямо у меня на глазах. Мне нужен кодеин – срочно.
– Я должен был как-то помочь себе. Почти четырнадцать лет я прятался от мира. Четырнадцать лет. Да, я обязан был уделять Мэри больше внимания. Да, я обязан был стать для тебя гораздо лучшим отцом. Но прошлое не изменишь, ведь так?
Чудно слышать, как он произносит ее имя.
– Не могу представить, как ты сидишь в библиотеке, или в церкви, или еще где и изливаешь душу перед незнакомыми людьми.
– Знаю. Странно, да? – Папа нервно хмыкнул, но его лицо тотчас снова стало серьезным. – Кэтрин, я любил твою мать даже больше, чем… Но теперь… Теперь я встретил Патрицию. Она… замечательная.
– Замечательная? – Резкий укол в ребрах. Отец снова покраснел. Меня сейчас вывернет! – Да. Замечательная. Она прекрасная женщина. Заупокойная служба – это ее идея.
