Неужели папа действительно мог измениться? Сначала я этого не заметила, но он заговорил о Патриции – и я уже вижу… Тот же макинтош, надраенные до блеска ботинки, ручка в нагрудном кармане, та же манера сплетать пальцы – но, похоже, он обрел смысл в жизни. У него есть женщина по имени Патриция – и у нее бывают идеи.
– А сюда заявиться – это тоже ее идея?
– Нет. Это уже моя. Мне давно следовало прийти, но мы уезжали на неделю в Париж. Вернулись только сегодня утром. Тогда я и получил сообщение.
Мой отец и какая-то женщина… Залезают на Эйфелеву башню, гуляют вдоль Сены, ходят по Лувру, лопают улиток… Возвращаются домой…
– Какое сообщение? Кто тебе сказал, что я здесь?
– Сообщение на автоответчике. От какого-то Джейми.
– Джейми? Не знаю никакого Джейми.
Папа был озадачен:
– А я думал, что это тот мужчина, который тогда бросился за тобой. В спортивной машине.
– Папа, а ты уверен, что его зовут не Крэйг?
– Конечно, уверен. Джейми Лоуренс. Именно так.
На этом мои силы кончились. Мне нужен был отдых. Веки отяжелели.
– Па, мне спать пора.
Отец медленно поднялся на ноги, начал застегивать макинтош. Но мысли у него носились где-то еще.
– Ты подумаешь о моем предложении, Кэтрин? Насчет того, чтобы пожить у нас.
– Па, дай я отдохну. Мне сейчас не до того. Папа снова стал печальным. А чего он ждал?
Придет, скажет «извини» – и все пятнадцать лет исчезнут, как по волшебству?
– Но можно, я хотя бы снова к тебе зайду?
– Не знаю. – Глаза закрывались сами собой. В отдалении загремела тележка с едой.
Глаза у меня были закрыты, но голос его я слышала:
– Я позвоню завтра в палату, хорошо? Когда ты сможешь все продумать?
Занавеску отдернули, на меня нахлынула волна густого запаха. Юнец с остреньким личиком, в белом халате, подтянул тележку, взглянул на диаграмму в ногах кровати и сверился со списком:
– Кэтрин Чит… Вы у нас вегетарианка?
– Нет! – С меня разом слетела сонливость. – Я не вегетарианка! Я мяса хочу!
– А здесь написано – вегетарианка… – заныл парень.
– Так я позвоню? – спросил папа.
– Как хочешь.
2
В больнице я все чаще думала о Джонни. А вдруг он уже много раз пытался дозвониться до меня по красному мобильнику? Но красного мобильника ведь больше не существует! Я так психанула на него и за азартные игры, и за то, как небрежно принял он три тысячи фунтов, а звереть, вообще-то, следовало на себя. Джонни у меня денег не просил. Инициатива была моя, а давать ему такую сумму – то же самое, что заливать бензин в машину. Лежа на больничной койке, я пришла к выводу, что с моей стороны этот роман был чистым мазохизмом. Позволяя Джонни так со мной обращаться, я наказывала себя за то, что я такая дрянь. А теперь я решила, что и элементы садизма тоже присутствуют.
С другими – все, но с Джонни дело еще не кончено. Когда меня в результате отцепили от трубки, заштопали и собрали заново, когда я покинула больницу на заднем сиденье мини-кеба, – мини-кеба! – я попросила шофера отвезти меня к «Слону».
Дрожа, вся на нервах, ждала я у двери. Я не знала, что ему сказать при встрече. Но по мере того как становилось все более очевидным, что никого нет дома, нервозность сменялась разочарованием. Я уже готова была повернуться и поплестись восвояси, как вдруг соседняя дверь отворилась и оттуда высунулась женщина средних лет, с полотенцем на волосах и с окурком в зубах.
– Бог ты мой, вы, наверное, миссис Дженнет, – произнесла она, не удосужившись вынуть окурок. И, не дав мне возможности ее разубедить, затрещала: – Бесконечно извиняюсь – совсем из головы выскочило, что вы придете, а я как раз волосы сушу. Ничего, если я вам просто ключи дам – вы же сами все посмотрите? В конце концов, я и согласилась-то людей впускать, только чтобы сделать любезность мистеру Триггсу. Он же и мой домовладелец, понимаете? Для домовладельца, конечно, парень приличный, ну да все они одного поля ягода. Я имею в виду – те, которые зарабатывают на хлеб, сдавая квартиры в аренду. – Женщина умолкла, разглядывая мою физиономию – разукрашенную синяками и шишками, потную после нелегкого восхождения по лестнице. Заметила она и костыль под мышкой, и скованность движений. Участливое выражение на лице почему-то сменилось подозрительностью. – Вот ключи. – Она протянула руку; ключи от квартиры Джонни болтались на испачканных хной пальцах. – Постучите, когда закончите. Сразу не отвечу – значит, у меня голова под краном.
В квартире Джонни больше не было привычной смеси запахов – виски, обезболивающих лекарств, жареного бекона, нестираной одежды. Можно было различить только слабый затхлый запах старого ковра и сигарет. Большая часть окон была открыта, и в комнату задувал ветер. Отопление отключили, и изо рта у меня вырывались облачка пара.
Я никогда еще не видела эту квартиру при ярком дневном свете. Джонни обычно держал занавески задернутыми – отчасти из лени, отчасти из желания спрятаться ото всех. Бурые разводы на стенах, пятна и дыры от сигарет на ковре – теперь, когда здесь не было вещей Джонни, все это больше бросалось в глаза. Конечно же, исчезла гитара. Обычно она стояла вон в том углу. А все старые газеты и коробки собрали и выбросили. Кофейный столик вытерли, но самые застарелые круги и разводы все еще угадывались на деревянной поверхности.
Ощущая странную легкость в голове, я прохромала по комнате, провела пальцем вдоль вонючей спинки кушетки. Несколько недель мои странствия ограничивались одними больничными коридорами, и сегодня, в день своего освобождения, по идее, я должна была отправиться прямиком в постель. Дурман в голове придавал происходящему оттенок нереальности. А вдруг мне все это просто снится?
Вот здесь я лежала в ту ночь, когда Джонни мне врезал, – прямо тут, на ковре. Лежала и вспоминала, как в детстве, на пляже, склонилась над лужицей воды в скалах, чтобы рассмотреть что-то… Морскую звезду, выброшенную на берег штормом.
Измученная жаждой, усталая, побрела я на кухню за стаканом воды. Ого, как чисто! Спорю – вылизал все не Джонни. Может, домовладелец соседке и заплатил за уборку. Я вообразила, как перемазанные хной руки шуруют по углам тряпкой и пылесосом… Стоп – а это что? Сложенный листок бумаги лежал на полке рядом с хлебницей. На нем было написано мое имя.
На полке лежит еще один лист бумаги. Старый счет за газ.
3
Когда задребезжал дверной звонок, я орудовала валиком, взобравшись на стремянку, – перекрашивала стены гостиной в цвет манго. Да пошли они – кто бы там ни был.
Мне нравилось шуршание валика, размазывающего краску. Нравился чистый, насыщенный цвет, ложащийся на мои стены. Впервые в жизни я развлекалась декорированием, и, похоже, занятие оказалось как раз для меня.
Черт, опять звонок. Хрен открою. Еще не хватало мне с моими ребрами и коленом лишний раз ползать по лестнице ради свидетелей Иеговы, или торговцев, или кого там еще принесло воскресным утром. Мне и с краской-то управляться нелегко, а тут еще гости дурацкие. Да сестра Фрэнсис на меня бы наручники надела, поймай она меня за такими делами. И все же я гордилась собой. Две недели как из больницы – а вы только
